– Ну что… что ты предлагаешь? – подошел к ней Михаил, положив руку на обнаженное плечо.

Эта неожиданная истерика его обескуражила.

Ольга резко дернула плечом, сбросив его руку, и холодным, хотя и извиняющимся тоном произнесла:

– Ничего не предлагаю. Это дело мужчин.

Уже совершенно успокоившись и утерев слезы, она поцеловала его в щеку мягкими, слегка влажными от этих слез губами.

– Оставь меня. Я сегодня плохо себя чувствую… Извини, не знаю, что на меня накатило…

Уже в шинели Михаил на выходе столкнулся с отцом Ольги. Тот, входя в парадное, о чем-то оживленно беседовал с Юговичем, который, как ему показалось, встретившись с ним взглядом, ехидно улыбнулся.

– Что-то вы, батенька, нас рано покидаете… – вместо приветствия бросил Григорий Владимирович.

Михаил, невразумительно промямлив что-то о делах, небрежно попрощавшись, выскочил на заснеженную, тронутую серыми вечерними сумерками улицу.

Целиком занятый в последние месяцы своей любовной горячкой, как и любой молодой человек на его месте, Муравьев пропустил грозную политическую чехарду, которая творилась в Восточной Сибири, в Амурской области и в Приморье. Вся эта территория напоминала слоеный пирог, только не намазанный кремом, а густо усеянный боевыми соединениями различного национального и политического толка. Японцы, семеновцы, прокоммунистические отряды партизан, чехословацкий корпус, американские войска… Между ними шныряли новоявленные мелкие атаманы, которые, тоже прикрываясь различными политическими лозунгами, грабили всех подряд. Производство остановилось. Железные дороги были практически парализованы. Иногда эшелоны стояли по несколько суток, растянувшись на многие километры, состав к составу. На большинстве узловых станций, в тупиках из этих составов создавались целые городки, на которые интендантское ведомство уже махнуло рукой и которые сами по себе являлись рассадником анархического беспредела. Военные грузы растаскивались. Вечно пьяное колчаковское офицерство, ответственное за сохранность, обменивало их на водку, жратву и другие мало-мальски ценные вещи. А некоторые, наиболее ретивые, обзавелись во время этого отстоя даже новыми «семьями», с которыми проживали в своих теплушках.

Адмирал Колчак терпел поражение за поражением. Звезда верховного правителя закатывалась. Различные политические партии, включая эсеров, кадетов, меньшевиков, социалистов различного толка, – тянули каждый на себя оборванное, все в заплатах и практически истлевшее одеяло власти, не понимая, что фатальный исход предрешен и что стальные легионы красных, спаянные одной идеей и железной дисциплиной, захватывая город за городом, уезд за уездом, часто не встречая сопротивления, неминуемо рано или поздно сбросят их всех в седовато-пенистые воды Тихого океана.

Большевики умели работать без излишнего слюнтяйства и пустой интеллигентской трепотни, изнутри, путем вполне доходчивой пропаганды разлагая даже самые надежные колчаковские полки. Да что там русские части… Даже японцы, казалось, в силу языкового барьера, недоступные этой пропаганде, и те были подвержены коммунистической агитации, в результате чего японскому командованию приходилось расформировывать части, попавшие под влияние большевиков, и под конвоем отправлять своих солдат на родину.

Генерал Гайда, назначенный Колчаком командовать одной из армий, узнав о понесенных частями поражениях, покинул их и уехал во Владивосток. Там, совместно с эсерами, он пустился в авантюру против Колчака. В это же время командование чехословацким корпусом решило, что в Сибири их солдатам больше делать нечего, и отдало приказ своим войскам двигаться на восток.

Эсеры же задумали с помощью чехословаков свергнуть Колчака, захватить власть в Сибири и, имея вооруженную силу, а также располагая поддержкой Америки, начать переговоры с советским правительством о признании автономной Сибири во главе с эсерами.

Сговорившись с Гайдой, эсеры обратились к коммунистам с предложением распустить партизанские отряды, на что им было отвечено: «Если вы желаете разговаривать с Советской Россией вооруженными, то какие могут быть разговоры о роспуске или прекращении действий отрядов».

Не имея собственных сил во Владивостоке, эсеры старались привлечь на свою сторону большевиков. Надвигалось время грозных и решительных перемен.

Михаил, ни сном, ни духом не подозревающий о больших переменах, происходящих сейчас, придя домой, был решительно удивлен известием о взятии Красной армией города Омска – столицы верховного правителя.

Вернувшись поздно ночью и все еще переживая размолвку с Ольгой, он встретил ожидавшего его Сашу Блюма, который вместе с этими известиями принес и приказ генерала Розанова срочно явиться в штаб.

Оказывается, в эту же ночь генерал Гайда дал приказ выступать. Заговорщики захватили одну из типографий в городе, напечатали и распространили воззвание к населению.

В то же время в японском штабе состоялось совещание представителей войск интервентов, на котором было решено соблюдать строгий нейтралитет.

Однако японцы немедленно после совещания письменно пожелали успеха колчаковскому генералу Розанову в подавлении заговорщиков.

Михаил с Александром попали в штаб в тот момент, когда генерал рассылал вестовых в преданные ему войска. Он уже отдал приказ юнкерской школе, школе гардемаринов, егерскому батальону – войти в город и занять все правительственные учреждения и стратегические пункты.

Молодых офицеров генерал тут же послал к юнкерам, окружающим в этот момент вокзал, с приказом начать его штурм сразу после артиллерийского обстрела.

Машина, с трудом продираясь сквозь густой, липкий туман, окружающий со всех сторон, едва не сбила юнкера, неожиданно выскочившего из-за угла пакгауза, еле проглядывающегося сквозь хлопья густого, мокрого снега.

Выйдя из машины, Михаил приблизился, шагая по мерзко хлюпавшей под сапогами перемешанной со снегом жиже, к этому горе-вояке, чье маленькое, почти детское, востроносенькое личико настороженно выглядывало из поднятого воротника набрякше-влажной юнкерской шинели. Наставив на Михаила трехлинейку с примкнутым штыком, отчего она казалась еще громадней в руках этого неуклюжего мальчишки, юнкер ломающимся подростковым фальцетом, стараясь придать своему голосу грозную басовитость, потребовал назвать пароль. Получив ответ, уже обыденным тоном, по-детски шмыгая носом, он указал Михаилу, где находится начальник училища – полковник Сухоруков, тут же вызвавшись проводить их к нему. Испуганный этим своим первым в жизни боевым заданием, он облегченно вздохнул, почувствовав для себя поддержку в присутствии двух боевых офицеров.

Первое, что они услышали, открыв дверь одного из пакгаузов, расположенного недалеко от вокзала, – это отборный мат, который, как пули, рикошетом отскакивал от кирпичных стен этого высокого полупустого помещения. Широкоплечий коренастый военный, со смаком сквернословя, явно виртуозно владея этим разделом языка, поминал всех святых в различных позах, которые явно не соответствовали их небесному статусу.