Такой игры в этом доме еще не видели.

– Итак, господа, партия! – воскликнул Михаил, открыв в конце игры свои карты и мельком взглянув на карты противников.

Его выигрыш был умопомрачительным. Михаил вопросительно посмотрел на своих партнеров, прекрасно понимая, что такие суммы ни один здравомыслящий человек не будет носить с собой.

Лысеющего толстячка, казалось, хватит удар. Его коллега отрешенно молчал. А из-под нахмуренного, покрытого испариной лба Юговича стальные льдинки глаз яростно сверлили Михаила. Тем не менее, сохраняя достоинство, он, медленно цедя слова, произнес:

– Вам повезло до неприличия…

Спокойнее всего к своему проигрышу отнесся третий пострадавший. Недолго думая, он извлек из кармана ключи от автомобиля и небрежным жестом протянул их Михаилу:

– Надеюсь, стоимость автомобиля возместит мой долг. А за сим спешу откланяться, что-то голова разболелась, – и, поблагодарив за игру, поспешил уйти.

Лысеющий толстячок, выписав долговой вексель, тоже поспешил удалиться.

Самый большой проигрыш лежал на Юговиче. Поэтому он предложил завтра у нотариуса оформить бумаги на принадлежащую ему небольшую моторную яхту, а также выписал чек на остаток долга, по которому можно было получить деньги в Государственном банке. Правда, эти деньги, выпущенные верховным правителем Сибири и Приморья, пока имели хождение, но в скором времени должны были окончательно, по прогнозам, обесцениться. Поэтому Михаил с удовольствием положил аккуратно сложенный чек в свое портмоне.

Югович, хотя и понимал, что его провели, как сопливого школяра, и что еще обиднее – выставил его на посмешище совсем еще молодой человек, тем не менее сохранял хорошую мину.

Когда толпа зевак рассосалась, он, неестественно посмеиваясь, сообщил Михаилу:

– А поделом мне – недооценил я вас, Михаил Николаевич. А девчонка-то хороша – свежий бутон. Так и хочется сорвать. Только не уколитесь о шипы, так можно и голову потерять, – не выдержав нейтрального тона, произнес он уже с угрозой.

«Так вот она, причина такой откровенной вражды! – только теперь понял Михаил. – Классический любовный треугольник, в основе лежит элементарная ревность».

– Спасибо, учту. – Михаил, холодно поклонившись, распрощался с присутствующими и направился к ожидавшим его друзьям.

Домой они уже ехали на поблескивающем хромированными частями в свете луны автомобиле, пугая зазевавшихся поздних прохожих звуками рожка.

На фоне медленно увядавших осенних красок, расцветивших богатую природу Приморья всем солнечным спектром, бурный роман, происходящий между Ольгой и Михаилом, по-новому осветил его жизнь. Цветы, шампанское, прогулки на яхте, жаркие поцелуи… Казалось, Михаил приник губами к источнику любви, и физическая жажда близости с этой женщиной – небожительницей, в длинном вечернем платье с оголенной спиной, стройной, длинноногой, поражающей синевой озерных глаз, проглядывающих сквозь черную вуаль остроконечных загнутых ресниц, благоухающей духами Коти, с розовыми коготками на узкой руке, захватила его. Гений чистой красоты, неприкосновенный и недоступный для других. Чувственная жажда заставляла его огромными глотками пить из этого источника неги и наслаждения; и неутихающее пламя любви продолжало мучить его бесконечно.

Ни скоро наступившая рыдающая, слякотно-дождливая, короткая поздняя осень, ни пришедшая вслед за ней зима, очень ранняя для этих широт, с метелями и морозами, с пронизывающими до костей ветрами, дующими с моря, ни отвратительные сводки с фронта, предвещающие неизбежный конец теперешнего благополучия, – не могли потушить в душе Муравьева этот пожар весны, этот вечнозеленый праздник, который он носил в своем сердце. Его впервые посетила Любовь.

В доме Григория Владимировича Маркина – отца Ольги – он стал своим человеком, его принимали запросто.

Директор банка, уже давно овдовевший, души не чаял в своей единственной дочери, не обращая внимания на ее довольно капризный нрав, потакая всем ее прихотям, был нейтрален к их отношениям, не одобряя, но и не порицая их связь, следя за ними с видом стороннего наблюдателя. Единственное, что смущало Михаила, – частые встречи в этом доме с Юговичем, чье присутствие сразу же создавало атмосферу враждебности. Их полярность (это он прекрасно понимал) рано или поздно должна была привести к взрыву, хотя на открытое противостояние Югович, уже однажды наказанный Михаилом и собравший о нем сведения, не решался, понимая теперь, что отпор будет сокрушительным, если не смертельным.

Муравьева смущали частые встречи Ольги с этим человеком, хотя все и объяснялось близостью Юговича к ее отцу. Он понимал, что Югович не остановится и будет плести интригу.

За время романа Муравьев несколько отдалился от друзей, манкировал служебными обязанностями, которые частично, чтобы не вызывать нарицаний генерала Розанова, взвалил на свои плечи Блюм.

Редко ночующий дома Евгений, в последнее время дни и ночи проводящий в госпитале в связи с увеличившимся потоком раненых, глядя на все, что происходило с Михаилом, соломонствуя, изрекал со свойственной ему иронией:

– И это пройдет.

После бурных всплесков любви отношения Ольги и Михаила выровнялись. В один из зимних вечеров между ними состоялся разговор, который заставил Михаила более внимательно присмотреться к своей избраннице.

Мирно текущая беседа, плавно затрагивающая то одну тему, то другую, подошла, как всегда в последнее время, к животрепещущей проблеме – политическое положение в Приморье, и к ставшему злободневным для многих вопросу – «Что делать?». Ольга заинтересовалась будущими планами Муравьева и его материальным положением. Вообще-то, матримониальные планы Ольги можно было понять. Любой человек, особенно женщина, собирающаяся вступить в брак, если она не дура, думает о своем будущем. Но Ольга делала это чересчур навязчиво и бесцеремонно, как бы одновременно с этим, якобы незначительным, интересом, ставя вопрос о браке, как о само собой разумеющемся продолжении их отношений.

Михаил, в свои девятнадцать лет не помышлявший об этом, стал осторожен в ответах. Он мимоходом сообщил, что в случае победы Советов – он практически разорен, а небольшое наследство, находящееся во Франции, – разве что позволит ему оплатить учебу в каком-либо западном университете.

– Так что, если мне придется жить в эмиграции, – заключил он под конец, – мне понадобятся еще годы учебы, прежде чем я приобрету хорошую профессию и займу подобающее место.

– Боже! – неожиданно взорвалась Ольга. – Что вы все о себе думаете? Что отец с его щепетильной порядочностью, утверждающий, что хорошие специалисты нужны любой власти, что ты, Михаил. Имеешь непосредственное отношение к армейским поставкам, а сам в последнее время считаешь гроши… Обо мне вы подумали? – Ее прекрасное, точеное лицо покраснело от неожиданного гнева. – Вот Югович, так тот не теряется, хотя имеет посредственное отношение как к поставкам, так и к банковским счетам. И в отличие от вас ведет себя как мужчина. Он знает, что хочет получить от жизни, и уже получил… – Она неожиданно замолчала, прикрыв узкой мраморной ладонью рот, понимая, что сказала двусмысленность, если только это не было правдой, и, исправляясь, уже более спокойным тоном добавила: – У него уже сейчас солидные счета в европейских банках; и думаю, что они еще увеличатся… По крайней мере его близкие не будут страдать от нищеты на задворках Европы. И я не хочу!.. – опять выкрикнула она последнюю фразу и, залившись бессильными слезами, откинулась на спинку дивана.