всё, что она готова мне предложить — будь то самая малость или весь её мир. Я бы провёл с ней одну ночь, зная, что потеряю её к утру, и держал её так крепко, что никогда бы не отпустил. Я приму её любой: здоровой, больной, уставшей, злой или сильной — и это будет моей гребаной привилегией. Я бы принял на себя её проблемы и таланты, перемены настроения и страсть, шутки и её тело — всё до последнего, если она позволит мне.

Моё сердце колотится в груди, отдаётся стуком в щеках, пульсирует в кончиках пальцев. Я забыла, как дышать.

— Но я не стану отнимать это у неё, — его взгляд отрывается от моего и медленно скользит вниз по лицу. Он останавливается на вырезе моего платья. Сегодня я ношу наше обручальное кольцо на цепочке, и он пристально изучает, как оно исчезает за изгибом груди. Его взгляд задерживается на нём, и хотя кажется, что это длится часами, на деле это краткое мгновение. Затем он снова поднимается вверх. — Прежде всего, я не буду отнимать у неё свободу. Не после того, как так много других уже сделали это.

Вся та агрессивная энергия между нами рассеивается так же быстро, как и возникла, растворяясь, словно соль в воде. Медленно, расслабленно, бросив последний взгляд на мои губы, Лоу опускается обратно на кровать. Его руки поднимаются и сцепляются за головой.

— Она бы никогда этого не признала, возможно, даже не осознаёт сама, но она из тех, кто чувствовал бы себя обязанным мне. Она бы подумала, что я нуждаюсь в ней. Когда на самом деле, мне просто нужно, чтобы она была счастлива, будь то со мной, одна или с кем-то другим.

Его глаза снова закрываются. Сделав судорожный вздох, я наблюдаю, как напряжённое, словно натянутая струна, тело Лоу расслабляется, возвращаясь к прежней спокойной силе.

Мне переполняет стыд. И ещё целый ворох чувств, которые я просто не могу выразить словами. Мои руки дрожат, поэтому я сжимаю их в кулаки, впиваясь в хлопковое покрывало.

— Прости. Я зашла слишком далеко.

— Со своими чувствами я разберусь сам. Не ей это делать.

Не могу сдержаться. Я облизываю губы и произношу:

— Просто…

— Мизери.

Снова этот тон. Тон Альфы. Тот, который заставляет меня соглашаться с ним снова и снова.

— Прости, — повторяю я, но думаю, что уже прощена. Кажется, Лоу просто слишком великодушный человек, чтобы держать обиду. Кажется, Лоу слишком чертовски принципиален для своего же блага, и не заслуживает того, чтобы его сердце было разбито, а жизнь — лишь наполовину полной. — Может, мне со стыдом удалить в гардеробную? Чтобы ты меня не видел?

Его губы дёргаются. Определённо прощена. — Я могу просто отвернуться.

— Точно. Тебе придётся снова… метить меня? Завтра?

Его улыбка исчезает. — Нет. Послание дошло. Теперь они думают, что ты много для меня значишь.

— Ладно, — я почесала висок и не стала зацикливаться на том, что он сказал «они думают» вместо «они знают». Пора готовиться ко сну. Скоро взойдёт солнце. Но это такая редкая возможность понаблюдать за Лоу без спешки. Он просто… такой невероятно красивый, даже для меня, такой другой, настолько хронически странной, что мне редко выпадает привилегия замечать подобное в других. И тем не менее, чем больше я его узнаю, тем больше нахожу его привлекательным. Неповторимым. По-настоящему порядочным, в мире, где, кажется, таких не осталось.

И я уверена, что его пара со мной согласилась бы, но не стану развивать эту мысль. Даже представить не могу, чтобы кто-то мог ему отказать. Даже если я испытываю к нему влечение, а я даже не принадлежу к его виду.

— Ты можешь переодеться перед сном. Я не собираюсь к тебе приставать, даже если на твоей пижаме милые капельки крови.

— Я не собираюсь спать, — бормочет он.

Я хмурюсь. — Это особенность оборотня? Ты спишь только раз в три дня?

— Это моя особенность.

Я отрываю взгляд от его пухлых губ. — Точно. Бессонница. В подростковом возрасте у Серены было то же самое.

— Да ну?

Он не шелохнулся, но в его голосе звучит неподдельный интерес, поэтому я продолжаю.

— У неё были ужасные кошмары, которые она никогда не могла вспомнить. Вероятно, это было связано с какими-то событиями первых лет жизни, о которых у неё… не осталось никаких воспоминаний.

— И что она делала?

— Она не спала. Всегда выглядела измождённой. Мы с миссис Майклс, нашей тогдашней опекуншей, славной женщиной, очень беспокоились. Перепробовали всё: машины белого шума, таблетки, красные лампы, которые якобы должны были стимулировать выработку мелатонина, а на деле просто превращали комнату в бордель. Ничего не помогало. И тут совершенно случайно мы нашли решение, причём самое простое.

— Какое решение?

— Я, — тело Лоу напрягается. — Ей нужен был кто-то рядом, кому она доверяла. Поэтому я проводила время в её комнате. И… почёсывала её.

— Почёсывала? — звучит скептически.

— Нет… то есть да, но не так, как ты думаешь. Просто мы так это называли. Вот так… — я поднимаю руку к его лбу, немного поколебавшись, прижимаю ладонь к его волосам. Они одновременно колючие и мягкие, недостаточно длинные, чтобы их можно было пропустить сквозь пальцы. Я пару раз их глажу, позволяя ногтям мягко поскрести его кожу головы, ровно настолько, чтобы дать ему представление о том, что когда-то нравилось Серене, а затем отстраняюсь…

Его руки молниеносно взмывают вверх.

Глаза он не открыл, но его пальцы сомкнулись на моём запястье с убийственной точностью. Моё сердце падает в пятки — чёрт, я перешла черту — пока он не подносит руку обратно к голове, словно желая, чтобы я…

Ох.

Ох.

Он не отпускает меня, пока я не возобновляю почёсывание. В моём горле встаёт ком.

— Тебе намного больше повезло, — говорю я, надеясь, что шутка поможет это сгладить.

— Почему? — хрипит он.

— Я только поела. Это уменьшает то ощущение холода, как от осьминога, с которым приходилось иметь дело Серене.

Он не улыбается, но вокруг нас витает его