К сфере их деятельности относились вопросы функционирования церковно-приходских народных школ, развитие дорожной сети и благотворительность. Причем в лучших приходах одна половина уплаты земельного налога ложилась на помещиков, а вторая – на крестьянские общины. Распределялись обязанности и при возведении зданий – строительный материал должны были поставлять помещики, а рабочую силу – общины. В результате лифляндские церковные приходы стали школой самоуправления для латышских и эстонских крестьян.

Преимущества чрезвычайно развитой лифляндской приходской системы управления очень высоко оценил даже осуществлявший в Прибалтике в конце XIX века политику русификации губернатор Зиновьев, который увидел в ней главную причину процветания села в Лифляндии.

Что же касается острова Эзель, относившегося в плане управления к лифляндской губернии, то его дворянство было самостоятельным, самоуправление которого осуществлялось по лифляндскому образцу.

В Курляндии, в отличие от Эстляндии и Лифляндии, ландтаг не являлся собранием одних только мужчин. Он представлял собой палату депутатов, направленных политическими приходами (с 1819 года их было уже 33) и руководимых председателем очередного ландтага с полномочиями лишь в течение одной сессии. Причем на этих сессиях полномочиями обладали только знатные люди, внесенные в дворянский список. Посланцы же на ландтаг или депутаты обязаны были голосовать согласно полученным в своих приходах инструкциям.

Со времен наместничества наместнику в его работе помогали окружные маршалы – один с постоянной резиденцией в Митаве и по одному из четырех, а после объединения с Пильтеном из пяти обер-капитанств. С 1865 года было уже 10 таких земских маршалов (по одному от каждого капитанства) и 3 маршала с постоянной резиденцией. Наместник, окружные маршалы с постоянной резиденцией, верхов ный сборщик налогов и дворянский секретарь образовывали дворянский комитет, который совместно с 10 окружными земскими маршалами собирался на пленарные заседания или на земельные представительства для решения тех или иных вопросов. При этом политическое положение земельных уполномоченных и дворянского комитета формально определяли церковные приходы. Мужские же собрания курляндского дворянства (общие или братские конференции) созывались только в особых случаях.

В отличие от Эстляндии и Лифляндии управление налогами в Курляндии осуществлялось не по сословному признаку, а на так называемых «представительских собраниях», в работе которых наряду с представителями правительства принимали участие депутаты от дворянства и городов. На них разрабатывался бюджетный план, а его осуществление проходило уже под руководством «представительского комитета», действовавшего на постоянной основе. Этот «представительский комитет» включал в себя трех человек – губернатора в качестве председателя, наместника и представителя городов.

Политическое значение прибалтийского дворянства основывалось прежде всего на том, что его представители работали в наиболее важных провинциальных учреждениях, ведавших вопросами правосудия, полицией и церковным управлением. В ведении дворянских центральных органов управления находилось также почтовое сообщение, гражданские и военные дороги, качество которых в конце XVIII века заслуживало высшей похвалы. Причем при исполнении дорожно-строительной повинности в обязанности помещиков входила поставка стройматериалов и финансирование работ, а крестьяне должны были обеспечивать их рабочей силой.

Судебные органы, работая на постоянной основе, во всех трех прибалтийских провинциях при разных названиях имели одинаковую структуру – земельным судам в Лифляндии соответствовали мужские суды в Эстляндии и обер-капитанские суды в Курляндии. Причем высшей судебной инстанцией в Лифляндии являлся верховный суд (гофгерихт), в Эстляндии – высший земельный суд (обер-ландгерихт), а в Курляндии высший верховный суд (обер-гофгерихт).

Судами первой инстанции для крестьян выступали избранные крестьянскими общинами чисто крестьянско-общинные суды, а кроме того, в Лифляндии и Эстляндии церковно-приходские суды и во всех трех провинциях – окружные суды, проходившие в обязательном порядке под председательством церковно-приходского и, соответственно, окружного судьи немецкой национальности при участии крестьянских заседателей. Здесь тоже подобное сотрудничество зарекомендовало себя как настоящая школа общественной деятельности.

Выборные из числа дворян муниципальные служащие составляли земельную полицию. В Лифляндии это были орднунгсрихтеры (судьи низшей инстанции для рассмотрения дел о нарушении общественного порядка), в Эстляндии – гакенрихтеры[215], а в Курляндии – капитаны (гауптманы), исполнительные органы которых имели весьма незначительные силы, что отметил в своем первом административном отчете в 1886 году губернатор Зиновьев. Он писал, что нигде в мире полиция не насчитывала столь малого числа персонала и не стоила столь дешево, как в Лифляндии. Это являлось лишним доказательством того, насколько сильно укоренилось в Прибалтике сословное управление, чему не в малой степени способствовало то обстоятельство, что в систему сословных учреждений дворянства входила церковь, органы которой со своей этической мощью служили опорой сословного порядка.

Служба на общественных началах на благо всех являлась основой сословного самоуправления, которая благодаря своей патриархальной неподкупности, обстоятельности и отсутствию формализма обладала определенной политической силой, воспитывая чувство государственности. Ведь для такой службы не было ничего более важного, чем исполнение долга перед родиной. Причем решающим для политического значения такого самоуправления, конечно, являлось преобразование определявшихся сословными интересами взглядов в государственно-политические настроения, которые заставляли носителей привилегий почувствовать ответственность за всех соотечественников.

Этот моральный облик службы на благо отечества формировался долго и окончательно сложился под влиянием либерализма в XIX столетии. И хотя в нем сохранилась определенная часть средневекового духа, но его внутреннее содержание, начиная с эпохи Просвещения, изменилось в том плане, что социальные отношения стали восприниматься по-иному, наложив соответствующий отпечаток на сознание прибалтов. Только благодаря этому могла функционировать система, которая, имея известные недостатки, черпала силу в том, что она подготавливала своих представителей к самоуправлению, воспитывая в них чувство политической ответственности.

Если рассматривать эти отношения в сравнении с немецкими, то можно сказать, что они, являясь отражением германского сословного права на привилегии, напоминали те, что были характерны для Шлезвиг-Гольштейнского герцогства. Правда, такое правило относилось лишь к отдельным чертам, поскольку условия жизни народов заметно отличались. Однако и там и там к древнему праву добавились национальные задачи, а сама такая историческая данность приобрела политическое значение.