И все же хорошо, что мы докопались до сути. Интересный случай — очень интересный!

* * *

По распоряжению Натальи Марко перевели в блок интенсивной терапии. Пришли результаты анализов: на фоне муковисцидоза у мальчика развилось воспаление легких.

Оксиметр показал резкое падение уровня кислорода в крови. Пульс у мальчика участился. Он весь дергался; Наталья видела, как ему больно. Ее он как будто не узнавал, но все время в упор смотрел на Дмитрия. Прослушивая его грудь стетоскопом, она чувствовала, как взгляд Дмитрия скользит по кровати. Что тут скажешь? Наталья молча писала историю болезни. Они не виноваты в том, что Марко так тяжело болен. Почему Дмитрий так сурово смотрит на нее? Его взгляд прожигает насквозь. Конечно, для него многое поставлено на карту. Он по-прежнему хотел понаблюдать за обоими мальчиками и упорно твердил: они все-таки дикие дети — по крайней мере, частично одичавшие. Наталья вздохнула. Ей тяжело и без осуждения Дмитрия.

Она велела сестре сделать мальчику внутривенную инъекцию гентамицина с морфином и вышла из палаты. Если что-то случится, Дмитрий ее позовет. Бросать малыша не хотелось. Она успела привязаться к Марко, но почти ничем не могла ему сейчас помочь. Сейчас нет смысла терзать себя. Значит, о привязанности придется забыть. В конце концов, вскрытие делать ей, а не Дмитрию.

На огромной белой кровати тельце Щенка казалось маленьким холмиком. Он почти не реагировал на внешние раздражители. Дмитрий проводил в его палате дни и ночи. Щенку регулярно делали уколы морфина, снимавшие боль. Всякий раз, ловя на себе взгляд Дмитрия, Щенок улыбался. Улыбка у него была странная — не собачья, но и не человеческая. Он сильно изменился с того дня, как попал в центр Макаренко. Дмитрий наблюдал за ним и вздыхал. Интересно, кого сейчас видит бедный Марко — и кому так нежно улыбается? В нем крепло неприятное чувство, что мальчик видит не его, а кого-то другого.

Щенок умер на следующий вечер — легко, почти без мучений.

Долгие осенние сумерки. Такое время называют «между собакой и волком». Смешались свет и тьма, страх и надежда. Между собакой и волком все как будто колышется в неопределенности, дожидаясь часа, когда ночь накрывает весь город, как выдох.

Ромочка шел по следу на склоне горы, расшвыривая дубинкой банки и другой мусор. С севера задул пронизывающий ветер; сильный порыв взметнул с мусорной горы стайку пустых пакетов. Они полетели к городу. Из мира ушло тепло; ветер принес запах осени. Сладкий сухой запах травы, чая и дым костров. Дальше, в лесу, стояли березы, золотистые и оранжевые; лиственницы окружала тускло-золотистая дымка, а сосны и ели казались выше в своих темных шубах. На ветвях рябины краснели гроздья ягод — еще горькие и несъедобные. Густая грива закрывала Ромочкино лицо. Он брел сам не зная куда. Черная тоска давила на него. Щенок умер. Он понимал, что это значит. Кровь выходит из тела. Пахнет смертью. Холодные кости. Холодная гниль. Он больше никогда не увидит Щенка. Все, чью смерть он видел, боялись, и невыносимо было представлять, что так же боялся и Щенок.

Он посмотрел вверх, на налитый кровью глаз неба. Что, если кто-то и здесь все время подсматривает, следит? Вроде Натальи. Тот, кто ничего не понимает, не знает, ничем не пахнет. Тот, кто не умеет прикасаться и гладить, а только подсматривает и радуется, хотя на самом деле ничего не понимает. Ромочка обрадовался, когда Наталья показала ему, как она подсматривает за Щенком. Он уже давно подозревал ее и, наконец, понял, как она это делает. Ромочка обрадовался. Наталья открыла ему свою тайну! Потом она повела его в комнату, где стояло много телевизоров. Они посмотрели на других детей. Раньше Ромочка относился к ним равнодушно, а они все оказались интересными. Очень похоже на охоту. Как, оказывается, здорово наблюдать за всем, чем они занимаются! Ромочка тоже хотел открыть Наталье свою тайну, но потом их нашел Дмитрий и отругал ее.

У его ног из-под старого ведра шмыгнула крыса, и Ромочка занес дубинку над головой. Он промахнулся; перед глазами встал красный туман. Что было сил он лупил дубинкой по ведру, все больше разъяряясь. Ведро треснуло и раскололось на множество осколков. Ромочка расплющил поганое ведро, но легче ему не стало. Щенок умер, но не разбился, как ведро. Он тихо свернулся калачиком и заснул. Сначала был теплый… потом остыл. А Наталья и Дмитрий наблюдали за ним.

Он все бил и бил по ведру, пока не заболели руки.

Ромочка, Ромочка! Ах, как мне жаль… У меня плохая новость. Мы не знали, как тебя найти. Он очень тяжело болел, Ромочка. Мы сделали все, что могли.

Он ничего не ответил, но задумался. Не съели ли Щенка? А может, его разорвали чужие голодные псы — Чужаки? Увидев, что Дмитрий хочет дотронуться до него, Ромочка дернулся. Ему захотелось разбить Дмитрию лицо дубинкой.

Ромочка сел на расплющенное ведро, дубинку положил на колени и уставился вдаль. Он сидел на том склоне горы, который спускался к кладбищу. Прямо под ним — могилы, заросшие бурьяном и кустами; за ним виднелись вершины старых деревьев. Деревья на кладбище казались более мрачными, чем те, что росли дальше, в лесу. Их легче клонило ветром.

Осень почти закончилась. Высокий дуб стоит почти голый; на черных ветках — остатки рваных листьев. Сучья, как кривые пальцы, тянутся к чернеющему небу. Замшелый ствол как будто в шубе. На том месте, где лес встречался с кладбищем, Ромочка вдруг различил какое-то движение: белки делали запасы на зиму, отыскивая желуди в палой листве. Они двигались быстро и целеустремленно. Ему тоже надо охотиться, хотя бы ради Мамочки. У Мамочки большой живот; скоро она ощенится. Приближается зима. Зима без Щенка. Без теплого и спокойного Щенка, свернувшегося в Ромочкиных объятиях, и без пахнущего мылом Щенка в центре под одеялами.

Надо все-таки было ударить Дмитрия. Дмитрий отвечал за Щенка, и, наверное, он сделал с ним что-то очень-очень плохое. Но при этой мысли у Ромочки все сжалось внутри — как узлом завязалось. Он попробовал вырвать, чтобы очистить желудок, но ничего не вышло, а узел внутри остался. Стало трудно дышать, как будто в грудь засунули толстое бревно; он закашлялся и закрыл глаза.

Волосы у него на затылке встали дыбом. С той стороны, откуда дует ветер, кто-то крадется к нему — какая-то чужая бродячая собака. Ромочка понял, что собака боится, что она глупая и неопытная. Он прищурился и покосился на нее. Собака была большая и тощая; в вечернем сумраке она казалась просто тенью. Что-то с ней было не так. Она тяжело дышала, подкрадываясь к нему, но слишком шумно, посылая прямо на него свой странный, больной запах.

Ромочка в последний раз тяжело вздохнул, отогнал видения и крепче сжал дубинку. Когда собака, наконец, прыгнула, он проворно вскочил — проворнее, чем та крыса, что недавно убежала от него из-под ведра, — и нанес сокрушительный удар. Он обрадовался, услышав тошнотворный хруст: дубинка угодила точно собаке в ухо. Ромочка грозно зарычал. Рычание перешло в протяжный вой; он с какой-то непонятной радостью следил, как скулящая от боли собака вертится на месте, низко опустив разбитую голову и кося на него одним глазом. Вот она перестала вертеться, взмахнула головой, рухнула на землю и застыла.