— Так гораздо лучше, — сказала она.

Но Нефертити не склонна была слушать лесть.

— Приведите Аменхотепа.

Мерит отворила дверь родильного павильона и позвала фараона. Он тут же вошел, и Нефертити немедленно набросилась на него.

— Я хочу, чтобы в колокола прозвонили трижды! — приказала она.

Аменхотеп кинулся к жене и погладил ее по щеке.

— С тобой все в порядке? Ты…

— Пусть сегодня колокола звонят трижды!

— Но ведь… — Фараон посмотрел на спящую Меритатон. — Посмотри, какая она красивая…

— Я говорю о колоколах! — выкрикнула Нефертити, разбудив царевну, и Аменхотеп заколебался.

— Но ведь трижды звонят только…

— Что, наша царевна менее важна, чем царевич?

Аменхотеп посмотрел на личико дочери, и по щекам его потекли слезы. Малышка унаследовала его темные глаза и вьющиеся волосы. Затем он перевел взгляд на Нефертити. На лице царицы застыла упрямая убежденность, и Аменхотеп повернулся к Мерит:

— Передай, чтобы в колокола звонили трижды. В честь рождения царевны…

Он вопросительно взглянул на Нефертити.

— Царевны Меритатон, — ответила Нефертити, и Аменхотеп уселся рядом с ней.

— Меритатон, — повторил он, глядя на дочку. — Возлюбленная Атоном.

Нефертити гордо вскинула голову.

— Да. В честь великого бога Египта.

— Царевна.

Аменхотеп забрал хнычущую малышку у кормилицы и прижал к груди.

Появился отец и бросил проницательный взгляд на мать.

— Девочка, — негромко произнес он.

— И все же — наследница, — шепотом отозвалась мать.

Отец задержался настолько, чтобы подержать внучку, первую царевну Египта, на руках, а потом ушел, дабы написать послание царям иных земель.

Я разглядывала лежащую в кровати Нефертити. Она выглядела осунувшейся и бледной, но радовалась напоказ, для Аменхотепа, — в то время, когда ей следовало поспать.

— Как по-твоему, она хорошо выглядит? — спросила я у матери.

— Конечно нет. Она же только что родила.

Затем рядом с постелью возникла Мерит, вооруженная своей огромной шкатулкой из слоновой кости, заполненной косметикой. Сестра послушно села, хотя я на ее месте велела бы всем убраться прочь из моей комнаты. Я посмотрела на царевну Меритатон, которую сестра прижимала к груди, и ощутила укол чего-то очень похожего на зависть. У Нефертити был муж, семья и царство. Мне же пятнадцать — и что у меня есть?

Пир в честь рождения царевны был устроен в конце пахона. Золотые и серебряные сосуды искусной работы, присланные в дар от чужеземных царств, расставили на столе, что тянулся от одного конца Большого зала до другого. Там же стояли золотые изваяния и сундуки из черного дерева. Царь Миттани прислал свору гончих, а знатные семейства Фив преподнесли браслеты из серебра и слоновой кости.

В покоях Аменхотепа Нефертити собиралась на пир и приставала ко мне с вопросом, какое платье ей надеть, с большим вырезом или под горло.

Я посмотрела на ее подкрашенные хной груди, большие и привлекательные. Живот у нее был таким маленьким, что просто в голове не укладывалось, что она родила всего четырнадцать дней назад.

— С вырезом, — ответила я.

Я зачарованно смотрела, как платье облегает тело Нефертити и как она вдевает в уши золотые серьги. Нет, подумала я, мне никогда не быть такой красивой. Потом мы посмотрели на себя в зеркало: Кошка и Красавица.

Ни один мужчина из присутствовавших в Большом зале не мог оторвать глаз от царицы.

— Она великолепна, — сказала Ипу, когда моя сестра скользнула между колоннами и поднялась на помост.

Роды убрали впадинки с ее щек и придали лицу более яркий цвет. Сотни свечей, мерцая, освещали ей путь, а когда Нефертити уселась на трон, все на миг смолкли.

Похоже было, будто праздновать рождение Меритатон пришли все придворные до единого. Я вышла из зала наружу, туда, где стояли отец с матерью, наслаждаясь моментом покоя, пока не подали еду и не подошло время садиться за стол. Внутренний двор был забит людьми, разодетыми в лучший лен и золото; кто-то входил в Большой зал, кто-то выходил оттуда с чашей вина в руке. Отсутствовал только Панахеси.

— А как получилось, что здесь собралось столько народу? — спросила я.

На празднество прибыла даже знать из Фив; они двинулись в путь месяц назад, получив известие о близящемся рождении Меритатон.

— Они прибыли засвидетельствовать почтение новому фараону, — ответил отец.

Я не поняла, о чем он, и отец пояснил:

— Старший умирает.

Я уставилась на него.

— Но предполагалось же, что он проживет еще сезон! Ты мне говорил… — Я осеклась и поняла, что имеет в виду отец. Я придвинулась к нему и перешла на шепот. — Его что, отравили?

Отец не ответил.

— Его что, отравили? — не унималась я, но лицо отца было непроницаемо. Я отступила. — Так значит, Панахеси там?

Родители переглянулись, и отец встал.

— Что бы ни произошло в Фивах, но Старший не протянет и месяца.

В Большом зале прозвонил колокол, созывая гостей к трапезе. Отец взял мать за руку и исчез в толпе, а я осталась стоять с раскрытым ртом.

— Судя по твоему виду, не то на нас напали, не то ты только что съела что-то ну очень кислое.

Я повернулась, и военачальник Нахтмин протянул мне чашу с вином.

— Спасибо, военачальник. И я тоже рада тебя видеть.

Он рассмеялся и взмахнул рукой в сторону Большого зала:

— Пойдем?

Мы вместе вошли в сводчатые двери Большого зала, украшенного великолепной колоннадой и заполненного сотнями гостей. Нахтмин должен был сидеть за столом с верхушкой войска, я — с царской семьей. Но прежде чем мы дошли до помоста, я остановила его:

— Военачальник, скажи… ты не слышал ничего о Старшем?

Нахтмин задумчиво посмотрел на меня, потом отвел от столов в уголок, где мы могли поговорить более спокойно.

— А почему ты спрашиваешь?

Я заколебалась.

— Я… я просто подумала, что ты можешь что-то знать.

Нахтмин взглянул на меня с подозрением.

— Возможно, он очень скоро перейдет под власть Осириса.

— Но ему же всего сорок лет! Он мог прожить еще лет десять… — прошептала я. — Это не яд?

И я пристально посмотрела на него, стараясь понять, честен ли его ответ.

Нахтмин мрачно кивнул:

— Так поговаривают. И если разговоры идут даже в царской семье…