На что тут ещё надеяться? Ситуация есть и,

значит, должна как-то разрешиться. В таких случаях объяснение неизбежно: это не тот груз, что

просто забывается или как-то незаметно сам собой сваливается с души. Пожалуй, это даже

хорошо, что друг пришёл сам. Но заговорить, наверное, надо первым. Так будет честнее. И всю

вину взять на себя, чтобы не развалить его семью.

Серёга уже без пальто, в одном свитере сидит за столом, бездумно гипнотизируя

распечатанную бутылку. Роман стряхивает на пол капельки со стаканов, решительно

припечатывает их к столешнице. Серёга, очнувшись, слегка вздрагивает, а потом выше ободков

наливает в них красную, чем-то нездоровую на вид жидкость. Значит так: сейчас они выпьют, и

надо сразу говорить. Но Серёга не даёт и выпить.

– Что же это ты перестал к нам забегать? – спрашивает он, поднимая стакан внимательно и

осторожно, чтобы чокнуться и не расплескать.

У Романа прилипает язык. Он физически ощущает, как внутри него всё спекается тяжёлым,

неповоротливым куском, похожим на тот безвкусный омлет, который он только что видел на кухне.

– Да так как-то всё… – мямлит он, сам не зная что, – то одно, то другое.

– Жена, правда, рассказывала мне, что ты приходил о чём-то поговорить…

– Да ничего особенного, – продолжает Роман, думая, что пока ещё это не главная ложь, и вдруг,

сам не зная для чего, врёт откровенно, – хотел своим в Пылёвку кое-что передать: думал, вдруг ты

поедешь.

Всё это настолько глупо и несуразно, что не лезет ни в какие ворота.

– Ну надо же, – огорчённо говорит Серёга, или играя с ним, как кошка с мышкой, или не замечая

этой явной подтасовки, – не мог заехать днём раньше? Я ведь как раз к родичам ездил… Эх, знал

бы ты, что там творится… Пьют теперь уже просто по-чёрному. Ну, выпьем давай!

Кажется, не замечая и явной накладки своего «выпьем» на пьянство родителей, он так же

аккуратно, но тупо тюкает сверху стаканом о стакан Романа и тут же, громко глыкая, пьёт. Это уже

что-то новое: Серёга всегда сторонился вина, опасаясь дурной отцовской наследственности.

– Ох, и тяжело же мне сейчас, – говорит он, с облегчённым вздохом опуская пустой стакан.

Роман тоже пьёт до дна – вино, согретое под мышкой Серёги и откровенно отдающее спиртом,

мерзко. Стакан выпит, и выхода не остаётся: пора объясняться. Похоже, Серёга выжидает

специально. Если молчать дальше, то он может сказать: «Ну ладно, с моими-то всё понятно. А ты

69

чего молчишь? Сказать нечего?» Похоже, тяжёлое состояние друга не только из-за родичей… Что

ж, пора и начинать. Или ещё немного потянуть?

– А я вот теперь и сам пришёл с тобой поговорить, – сообщает вдруг Серёга и замолкает,

сглатывая комок в горле. – Меня ведь отец чуть не убил.

– Как это: «не убил»?! – ошарашенно спрашивает Роман. – За что?!

– Да я попросил, чтобы они вещи не пропивали. А он кричит: «А, так ты за наследством

приехал! Да ведь ты мне с этого наследства и на бутылку не дашь. Вот я и пропиваю то, что есть».

Я говорю: «Да не надо мне ничего, это вам надо-то». А он кинулся меня душить. Кричит: «Я тебя

породил, я тебя и убью». Какого-то Тараса Бульбу изображает. Озверел совсем. Ну и, в общем,

чуть на тот свет меня не отправил.

– Ну, а ты-то что? Не мог справиться с ним?

– А я как-то не особенно и сопротивлялся. Отец всё-таки. Мне даже интересно стало: неужели и

вправду задушит? Но ведь так не бывает. Тем более, ни за что. А потом у меня всё туманом

задёрнулось, и я отключился… Очнулся уже в доме бабки Тани. Ой, мне надо было с самого

сначала рассказывать… Короче, всё это происходило у нас в ограде. В первый же день. Я даже в

дом войти не успел. Только с остановки пришёл. Встретились с отцом у ворот. Он как раз кому-то

швейную машинку продал, и эту машинку выносили. А бабке Тане воду в бочку из водовозки

налили, она её вёдрами в дом перетаскивала. Ну, в общем, она всё это увидела из-за забора,

прибежала да моему батяне банным дюралевым ковшиком по башке раза два врезала. А потом

они меня с тёткой Наташей к себе перетащили. Бабка Таня говорит, мол, едва отводились с тобой.

Кинься он на меня в доме, то уж точно бы прикончил… Никто бы не помог. Ну что, посидел я в

соседях, очухался, да ладно, думаю, домой-то всё равно идти надо. Прихожу, а отец спит на

кровати. На голове такая шишка – смотреть жалко. А на диване в коридоре мама: тоже вдрызг. . А

ведь это он, гад, её споил. Помню, как зажимал за печкой да силой водку вливал… Сволочь!

Сначала силой, а потом она уже сама.

Серёга никогда не был красавцем, но теперь со своим большим красным носом, с толстыми

детскими губами и вовсе некрасив.

– Вот так-то, – тускло произносит он, – родной папанька чуть на тот свет не спровадил.

Встретил, называется…

– Ну ладно, Серёга, что уж теперь… – бормочет Роман, понимая, что говорит что-то не то,

чувствуя, что невысказанное раскаяние не позволяет сочувствовать искренне, – хорошо, хоть всё

обошлось. Надо как-то пережить…

Однако и этого сдержанного сочувствия хватает, чтобы Серёга пьяно захлюпал носом и стал

размазывать слёзы. Платка у него нет, и Роман, отвернувшись, суёт другу полотенце. Неловко и

больно всё это: никогда ещё их отношения не знали таких исповедей.

– А ведь он мне когда-то баян купил, – еле выговаривает Серёга. – Пятирядный баян!

Представляешь? И где он только его урвал? Да, главное, дорогой! Он в этот баян не одну свою

зарплату вложил, не поскупился. А тут пошёл и уснул. Как же он уснуть-то мог, а? Вот что до меня

не доходит. Он же видел, что соседки меня таском уволокли… Я стою над ним и думаю, что он

сейчас даже не знает – живой я или нет. А может быть, перед ним уже не я, а дух мой стоит? Да он,

наверное, и тогда бы дрыхнул…

Выпивают ещё. Роман подходит к окну. Серёга пришёл к нему совсем с другим. Ему тоже нужен

разговор по душам. Надо как-то успокоить его, утешить, понять. Понять-то его просто, а вот как это

понимание и сочувствие показать? Как возможно: сегодня быть предателем, а завтра –

утешителем? Ведь это же такая чудовищная ложь! Ну, притворится он сейчас, поговорит будто по

душам, но как вспомнит Серёга эти иудины