меньше психотических бредовых фантазий. Однако филологи и богословы, изучающие гностицизм, не обладают, как правило, познаниями в психиатрии, к которой, повторюсь, всегда необходимо прибегать для объяснения необычных психических явлений. Объяснение гностических идей «из себя», то есть с точки зрения их исторических оснований, попросту бесполезно, ведь тем самым они всего-навсего сводятся к неким предварительным стадиям, а понимания их фактического значения не происходит.

1480 Подобную ситуацию мы встречаем и в психопатологии неврозов, где, например, психоанализ Фрейда сводит невротическую симптоматику только к инфантильным предварительным стадиям, совершенно игнорируя ее функциональное, то есть символическое значение. Учитывая лишь причинность или историческое развитие нормального биологического или психического явления, а не его функциональное развитие, то бишь целеполагание, нельзя утверждать, что конкретное явление по-настоящему понято. То же самое справедливо в отношении гностических идей: это не просто следы определенного исторического развития, а новые творческие конфигурации, которые имели первостепенное значение для дальнейшего развития западного сознания. Вспомним хотя бы об иудейско-гностической подоплеке рассуждений апостола Павла и об огромном влиянии «гностического» Евангелия от Иоанна[286]. Кроме того, гностицизм, несмотря на преследования, на клеймо ереси и на объявление о его смерти, оглашенное церковниками, исчез далеко не сразу. Его философское и психологическое наследие продолжало развиваться в алхимии вплоть до эпохи Гёте, а еврейский синкретизм эпохи Филона[287]нашел дальнейшее развитие в ортодоксальном иудаизме Каббалы. Обе указанные линии развития, не являясь, конечно же, предвестниками современной психологии бессознательного, выступают почти неисчерпаемыми источниками знаний по психологии человека. Тут не приходится говорить о стечении обстоятельств, поскольку явления, параллельные эмпирически установленным содержаниям коллективного бессознательного, лежат в основании самых ранних гностических систем. Архетипические мотивы бессознательного – вот общий психический источник гностических идей, бредовых фантазий (в особенности при параноидальной шизофрении), символики сновидений и активного воображения в ходе аналитического лечения неврозов.

1481 В свете этих размышлений я трактую цитаты, которые доктор Киспель выбрал из сочинений гностиков: «Автопатор[288]содержал в себе все в бессознательном состоянии (ἐν αγνωσία)»[289] и что «Отец был лишен сознания (ἀνεννόητος)»[290]как доказательства фундаментальной истины в психологии гностицизма. Они означают не что иное, как тот факт, что упомянутые гностики выводили познаваемую ὑπερκόσμια из бессознательного, видели в ней бессознательные содержания. Это открытие подразумевает не только возможность, но и необходимость дополнения исторического метода объяснения другим, основанным на научной психологии.

1482 Психологии следует воздать должное автору книги за его старания облегчить понимание гностицизма – не только потому, что мы, психологи, поставили перед собой задачу объяснить гностицизм, но и потому, что мы видим в нем tertium comparationis[291], наиболее ценное подспорье в практическом понимании современного индивидуального символообразования.

К. Г. Юнг,

май 1949 г.

Предисловие к книге Абегг «Восточная Азия думает иначе»[292]

1483 Автор этой книги, полный текст которой я, к сожалению, не видел, поведала мне о своем проекте и о своих идеях относительно различия между восточной и западной психологией. Благодаря ее рассказу я выявил многие точки соприкосновения в наших взглядах, а также отметил способность автора выносить суждения, возможные только для европейца, но безусловно обогащенные неоценимым опытом человека, который прожил более половины жизни на Дальнем Востоке, в непосредственной близости с азиатскими умами. Без такого опыта оценка восточной психологии представляется безнадежной и невыполнимой задачей, ведь требуется глубоко и искренне проникнуться странностью едва ли постижимой восточной души. Подлинные переживания такого рода не могут быть почерпнуты из книг; они возникают лишь вследствие проживания и ежедневного взаимодействия с местными. Располагая в этом отношении немалым преимуществом, автор имеет полное право обсуждать насущный и, пожалуй, чрезвычайно важный вопрос о различии восточной и западной психологии. Я часто оказывался в ситуациях, когда мне приходилось принимать во внимание указанное различие – скажем, при изучении китайских и восточно-индийских литературных текстов, а также при психологическом лечении представителей Азии. К сожалению, среди моих пациентов никогда не появлялись ни китайцы, ни японцы, а мне самому не довелось побывать в Китае и Японии. Но, по крайней мере, я имел возможность мучительно ясно ощутить недостаточность своих знаний. В этой области нам еще предстоит многому научиться, и все, что мы узнаем, пойдет нам на пользу. Понимание восточной психологии обеспечивает необходимую основу для критики психологии западной и для объективного рассмотрения последней. Ввиду поистине плачевного психического положения дел на Западе значимость более глубокого понимания наших западных предрассудков вряд ли возможно переоценить.

1484 Долгий опыт работы с содержаниями бессознательного показал, что существует крайне примечательный параллелизм между специфическим характером западной бессознательной психики и «проявленной» психикой Востока. Поскольку из опыта мы выносим, что биологическая роль, которую бессознательное играет в психической жизни, является компенсаторной по отношению к сознанию, можно выдвинуть смелое предположение: разум Дальнего Востока связан с нашим западным разумом в той же степени, что и бессознательное, то есть как левая и правая руки.

1485 Наше бессознательное исходно стремится к обретению целостности; я считаю, что смог это доказать. То же самое можно сказать и о восточной психике, но различие состоит в том, что на Востоке сознание характеризуется восприятием целостности, тогда как на Западе развито дифференцированное (и потому непременно одностороннее) внимание и осознание. Сюда добавляется западное представление о причинности – этот принцип познания находится в непримиримом противоречии с принципом синхронистичности, который служит основанием восточной «непостижимости», а также объясняет «странность» бессознательного на Западе. Понимание синхронистичности – вот тот ключ, который отпирает двери к восточному восприятию целостности, столь загадочному для нас. Кажется, именно этому факту автор уделила особое внимание. Без малейших колебаний признаюсь, что с величайшим нетерпением жду публикации ее книги.

К. Г. Юнг,

март 1949 г.

Предисловие к работе Алленби «Психологическое изучение источников монотеизма»[293]

1486 Сегодня уже не приходится сомневаться в том, что в сновидениях и других спонтанных проявлениях бессознательного выявляются значимые связи. Тем самым мы вправе задаться вопросом о происхождении содержаний бессознательного. Являются ли они подлинными творениями бессознательной психики или это мысли, которые изначально осознавались, но впоследствии, по той или иной причине, сделались бессознательными?

1487 В индивидуальных сновидениях мысли или, по крайней мере, их элементы всегда имеют сознательное происхождение, иначе они не могли бы появиться или подвергнуться узнаванию. Кроме того, из сознательной памяти часто извлекаются вереницы образов, связанных между собой общим смыслом, или даже целые сцены. Но если рассматривать общее значение сновидения, то прояснить его происхождение будет гораздо затруднительнее. Насколько можно судить эмпирически, функция сновидений состоит