у тебя есть. Я теряла. Пусть мать Дестини беспокоится о Дестини. Я знаю, ты думаешь, что я поступаю плохо, но отныне я решила быть хорошей только для своей семьи. Мне очень жаль.

У Грейс продолжал работать автоответчик, поэтому Патриция взяла сумочку и направилась в доменную печь дня. Когда она позвонила в дверь дома Каваны, капли пота уже проступали сквозь блузку. Патриция подождала, пока эхо колокольчиков замолкнет где-то в глубине дома, и позвонила еще раз. Переливы стали громче, когда дверь отворилась. На пороге стояла миссис Грин.

– Не знала, что вы сегодня помогаете Грейс, – сказала Патриция после приветствия.

– Да, мэм, – ответила миссис Грин, подчеркнуто безразлично глядя на Патрицию. – Ей нездоровится.

– Печально слышать это.

Патриция попыталась войти внутрь. Миссис Грин не посторонилась, Патриция замерла, поставив одну ногу на порог, и заявила:

– Я всего лишь на минутку, поприветствовать ее и пожелать скорейшего выздоровления.

Миссис Грин выдохнула через ноздри и проговорила:

– Думаю, она не настроена кого-либо видеть.

– Я только на минутку, – повторила Патриция. – Она рассказала вам, что вчера произошло?

Во взгляде миссис Грин засветилась какая-то внутренняя борьба, затем она выдавила из себя:

– Да.

– Я должна сказать ей, что мы не можем останавливаться.

– Дестини Тейлор мертва, – проговорила миссис Грин.

– Я знаю. Сожалею…

– Вы обещали вернуть ее матери, а теперь она мертва.

Миссис Грин повернулась и скрылась в доме.

Патриция вошла в прохладную темную прихожую. Ее кожа тут же сжалась и покрылась мурашками. Она никогда раньше не видела, чтобы кондиционер выставляли на такую низкую температуру.

Через холл она прошла в столовую. Люстра над обеденным столом горела, но от этого в комнате становилось только темнее. Грейс, в брюках и темно-синей водолазке под серым джемпером, сидела в конце обеденного стола, который был завален мусором.

– Патриция? Я не в настроении принимать гостей.

В уголке ее рта Патриция заметила капельку клубничного джема, однако, подойдя ближе, поняла, что это была корочка запекшейся крови вокруг разбитой губы.

– Что случилось? – спросила Патриция, поднося палец к тому же месту на своем лице.

– Ах, это! – беззаботно воскликнула Грейс, делая необыкновенно веселое лицо. – Глупейшая вещь. Небольшой дорожный инцидент.

– Что-что? С тобой все в порядке?

Только вчера вечером она видела Грейс. Когда та успела попасть в аварию?

– Сегодня утром мне нужно было забежать в супермаркет «Харрис Титер», – улыбаясь, начала объяснять Грейс. Улыбка надорвала корочку, и из раны выступила свежая кровь. – Резко сдала назад на парковке и почти въехала в какого-то парня на джипе.

– Кто это был? – забеспокоилась Патриция. – Ты записала номер его страховки?

Грейс поспешила остановить ее:

– В этом не было никакой нужды. Просто глупое недоразумение. Он был потрясен даже больше, чем я.

Она одарила Патрицию еще одной ослепительной улыбкой. От этой улыбки все внутри Патриции перевернулось, и она опустила глаза, чтобы собраться с мыслями. Ее взгляд упал на картонную коробку, стоящую на ближнем конце стола: вокруг нее и на ней валялись зазубренные осколки белого фарфора. Изящная ручка крепилась к керамическому фрагменту с оранжево-желтой бабочкой, которую Патриция узнала, а затем окинула взглядом весь стол.

– Свадебный китайский сервиз, – медленно прошептала она.

Не смогла удержаться, слова сами собой вылетели изо рта. Весь сервиз был разбит вдребезги. Осколки, похожие на фрагменты костей, устилали весь стол. Она почувствовала себя ужасно, как будто перед нею лежал расчлененный труп.

– Несчастный случай, – пробормотала Грейс.

– Это сделал Джеймс Харрис? – спросила Патриция. – Он пытался тебя запугать? Он ворвался сюда и угрожал тебе?

Она оторвала взгляд от побоища и подняла глаза на Грейс – лицо той было перекошено от ярости. Тихо и отчетливо она произнесла:

– Никогда больше не произноси этого имени. Ни при мне, ни при ком-либо еще. Никогда, если ты хочешь, чтобы наши дружеские отношения сохранились.

– Значит, это был он.

– Нет! – отрезала Грейс. – Ты снова не слушаешь, что я говорю. Я пожала ему руку и извинилась, потому что ты выставила нас дурами. Ты унизила нас перед нашими мужьями, перед этим приезжим, перед своими детьми. Я предупреждала тебя, но ты не послушалась, теперь я снова говорю тебе: как только я уберу весь этот… разгром, – голос ее дрогнул, – я обзвоню членов нашего клуба и недвусмысленно объясню, что эта история подошла к концу и никогда, никогда больше не будет упомянута. И мы с радостью позовем этого человека присоединиться к нам и сделаем все возможное, чтобы подозрения и недоразумения остались позади.

– Что он сделал с тобой? – спросила Патриция.

– Ты сделала это со мной! Заставила меня поверить тебе. И я выглядела идиоткой. Ты унизила меня перед моим мужем.

– Но я… – попыталась защититься Патриция.

– Ты втянула меня в свою игру, – продолжала Грейс, не слушая ее. – Ты устроила этот самодеятельный спектакль в гостиной и каким-то образом убедила меня принять в нем участие. По всей видимости, я была не в своем уме, когда пошла на это.

Все сегодняшнее утро черной слизью растекалось по телу Патриции, заполняя внутренности, пока Грейс говорила.

– Эта безвкусная мыльная опера, где в главных ролях ты и Джеймс Харрис, – продолжала распаляться Грейс. – Я уже начала подозревать, что вы оба просто-напросто сексуально озабочены…

Патриция не смогла остановиться. Зло, охватившее ее, шло извне. Она была лишь проводником. Оно не могло принадлежать ей, его было слишком много.

– Что ты делаешь целыми днями, Грейс? – Она услышала, как ее голос эхом отразился от стен столовой. – Бен уезжает в колледж, Беннетт уходит на работу. Все, что ты делаешь, это смотришь на нас свысока, прячешься в своем доме и начищаешь его.

– Ты никогда не задумывалась над тем, как тебе повезло? – спросила Грейс. – Муж работает до изнеможения, чтобы содержать тебя и детей. Он настолько добр, что даже в гневе не повышает на тебя голос. Твои потребности удовлетворены, однако от безделья у тебя появляются дикие фантазии.

– Я – единственный человек, кто осознает реальность. Здесь что-то не так, происходит нечто гораздо более страшное, чем потеря фарфора твоей бабушки, более важное, чем еженедельная полировка серебра, ежемесячное чтение книг, соблюдение приличий, а ты слишком напугана, чтобы признаться в этом. Поэтому сидишь в своем доме, моешь и скребешь его, как послушная маленькая женушка.

– Ты говоришь об этом так, словно это ничего не значит! – взвыла Грейс. – А я и есть хороший человек, хорошая жена и хорошая мать. И да, я мою и убираю свой дом, потому что это моя работа. Мое место в мире. То, что я делаю. И я этим довольна. И мне не надо фантазировать, будто я… что я Нэнси Дрю[46], чтобы чувствовать себя счастливой. Я счастлива тем, что я делаю и кто я есть.

– Прибирайся, сколько хочешь, но от этого Беннетт, напившись, не перестанет бить тебя по лицу.

Грейс застыла, а Патриция сама не понимала, как у нее это вырвалось, но