– Нет, – мягко сказала она.

Эван отстранился.

Женщина поморщилась.

– Нет. Нетнетнетнетнет!

Эван ждал.

– Это большая ошибка. Огромная. У меня и так полно всяких сложностей в жизни, чтобы допустить возникновение еще одной… сложности.

– Ладно, – откликнулся он.

– Если Питер увидит нас, это собьет его с толку. Прости, но тебе лучше уйти.

– Ладно. – Эван повернулся к двери.

– Просто время сейчас неподходящее и… – Мия взмахнула руками, будто постовой на перекрестке, словно пыталась остановить этот разговор, остановить бешеный поток собственных мыслей. – О господи, ты такой… невозмутимый.

– А чего ты ожидала?

– Не знаю. Начни спорить со мной. Накричи на меня. Обвини. Разозлись.

– Ты этого хочешь?

– Нет. – Мия разочарованно вздохнула. – Да? Может быть?

– Мне неинтересно скандалить, – сказал Эван.

– Мам?

Оба повернулись к дверному проему. Питер сонно протирал глаза. Он устало посмотрел на взрослых.

– Что вы тут делаете?

– Ой, малыш, привет… Эм… Я попросила Эвана… помочь мне… – Мия взмахнула рукой, точно надеясь поймать хорошую отговорку в воздухе. – Помочь… передвинуть мебель.

– А зачем тебе его помощь? – спросил Питер. – Мебель настолько тяжелая?

– Ну, смею надеяться, что да. – Эван улыбнулся.

Мия напряженно рассмеялась, прикрыв рот рукой.

– Пойдем, – сказала она Питеру. – Тебе пора укладываться спать.

– Ладно… – Мальчик посмотрел на Эвана. – Спокойной ночи, Эван Смоак.

– Спокойной ночи. – Проходя мимо, Эван взъерошил ему волосы.

Выйдя в коридор и закрыв за собой дверь, Эван очутился в неожиданной тишине. Он вошел в лифт и поднялся в свою квартиру. Лифт уютно гудел.

В пентхаусе слабый свет, проникавший в щели бронированных жалюзи, отражался в дверце холодильника, очерчивая отпечаток детской ладошки на нержавеющей стали.

Эван стоял в идеальной тишине своей квартиры, глядя на грязный отпечаток. Он чувствовал, как у него в груди что-то шевельнулось, эхо какой-то давней битвы в его душе – битвы, о которой он даже не подозревал. В зеркальной глади над отпечатком Эван видел свое отражение. На его лице читалось раздражение. Возле умывальника на стальной подставке заманчиво белели салфетки. Но вместо того, чтобы стереть отпечаток, Эван прошел по коридору к ванной. На краю умывальника все еще лежал окровавленный платок.

Эван прошел мимо, забрался в душ, опустил ладонь на кран горячей воды и провернул его не в ту сторону.

Просматривая записи из мансарды, он на ускоренной прокрутке проследил за действиями Кэтрин Уайт. Ничего подозрительного.

И все это время мысль о грязном отпечатке на дверце холодильника ворочалась где-то на задворках его сознания, копошилась, как червячок.

Эван сосредоточился на мониторах, стараясь отделаться от лишних мыслей. Промотав запись, он вышел из «хранилища», забрался в кровать, погасил свет. Но червячок все копошился в его мыслях, не давая уснуть.

Так прошел час. Другой.

Наконец Эван встал и прошлепал по бетонному полу на кухню.

Он намочил бумажную салфетку и стер отпечаток ладони с блестящей дверцы холодильника.

По узкой улице между лачугами на склоне холма и обветшалой школой грохотал фургон с мороженым, сопровождаемый детьми, которые вместе с учителем вышли на перемену. Эван уже проверил фургон, в качестве предлога купив у старика-водителя бутылку воды. На самом деле он уже несколько часов наблюдал за окрестностями, высматривая признаки расставленной ловушки. Ничто не вызывало подозрений – ну, насколько вообще может не вызывать подозрений Элизиум-парк. Эван подождал, пока фургон проедет, затем вышел из своего «тауруса» и наконец направился к дому Мемо Васкеса.

Эван подошел к подготовке этой встречи с особым вниманием даже по его собственным меркам. Он следил за Кэтрин более шестидесяти часов подряд и не заметил абсолютно ничего подозрительного. Конечно, всегда оставалась вероятность того, что она знала, что за ней следят, но Эван сам устанавливал камеры в мансарде и лично убедился в том, что они надежно спрятаны. На протяжении двух с половиной дней Кэтрин ничем не выдала, что знает о наблюдении – ни одного взгляда в сторону камеры, ни одного движения, – а язык тела, как Эван знал по собственному опыту, очень тяжело подделать. Поэтому его подозрения касательно Васкеса усилились.

Эван ступил на скрипящее крыльцо, постучал дважды и прислонился к стене у двери, прижавшись к ней спиной. Он пришел на полчаса раньше, рассчитывая застать Васкеса врасплох.

Дверь отворилась, и Эван ринулся внутрь, вталкивая Мемо Васкеса обратно в крохотную прихожую.

Васкес, толстый мужчина с широкими, тронутыми сединой усами, поднял руки.

– Прошу вас, не причиняйте мне боль! Пожалуйста!

Эван ногой захлопнул дверь и сделал Васкесу подножку, заставив его упасть на пол. Перевернув Мемо, Эван навалился на него сверху, осматривая окружающее пространство, затем достал из переднего кармана мягкие пластиковые наручники – их было гораздо легче носить с собой, чем жесткие, – и затянул их на запястьях Васкеса. Тот застонал.

– Лежать! – прикрикнул на него Эван.

Он быстро обошел небольшой дом. Внутри находилось лишь самое необходимое: один диван; карточный столик с двумя тарелками, двумя чашками, двумя вилками; пустые полки – на них были лишь обгоревшие чайник и сковородка. На полу в спальне лежало два матраса, на одном из них был спальный мешок, на другом – плюшевый мишка с пожеванным ухом. В углу стояли картонные ящики, внутри которых виднелись футболки с именами и номерами игроков в бейсбол. Эван заглянул в ванную. Упаковка из четырех рулонов туалетной бумаги на обшарпанной плитке. Кусок засохшего мыла возле душа. Две зубные щетки на раковине – одна синяя, другая розовая.

Было не похоже на то, что в этом доме жили. Это могло означать одно из двух: либо у Васкеса были лишь предметы первой необходимости, что имело смысл, ведь люди, живущие за чертой бедности, редко покупают себе аксессуары; либо команда Слетчера обставила этот дом второпях, чтобы походило на то, будто Мемо в нем живет.

С пола доносилось тяжелое дыхание Васкеса. Эван поднял его на ноги и толкнул на диван. Перевернув мужчину на бок, он залез рукой в задний карман его штанов и достал оттуда бумажник. Удостоверения в нем не было – это могло быть подтверждением того, что Васкес был нелегальным иммигрантом. Вместо удостоверения там лежала фотография Мемо и коренастой кривоногой девочки-подростка, обнимающей его за талию. У нее были тяжелые веки и плоский нос. Толстые губы были изогнуты в радостной улыбке, рука сжимала розового плюшевого мишку. Васкес обнимал ее одной рукой, держа в другой леску от воздушного змея. Их лица обдувал ветер.