Игоря Вознесенского похоронили тихо. На погребении былонесколько актеров да жена его, приехавшая из деревни. Но с тех пор смотрела заего могилой только Александра. Кларе было совсем уж не до того, особенно с техпор, как она стала гражданкой Кравченко. Ну а жена Игоря в городе больше не появлялась.О ее судьбе, о судьбе сына и дочери Игоря никто не знал. Возможно, они сталижертвой расправы над всеми «бывшими», над всеми помещиками – страшной, кровавойрасправы, прокатившейся по губернии. Тогда и Маргарита Владимировна Аксакова,свекровь Саши, мать Дмитрия, погибла. Наверное, и Елена Вознесенская – тоже.

То, что Игорь умер, ничего для Саши не изменило. Как любилаего неизбывно, так и продолжала любить. Прежде был он для нее недоступен –оставался таким и теперь. Но эта любовь затмевала в ее сердце все другиечувства: к живым она была просто привязана – к отцу, брату, дочери, а его,мертвого, – истинно, вечно, самозабвенно любила. И хоть, идя на кладбище, онавроде бы шла навестить тетю Олю, Даню, Тамару, стариков Русановых, отцовыхродителей, – на самом деле приходила она к Игорю и ради Игоря.

Именно ради него бросилась Александра нынче утром наПетропавловское кладбище, назначенное к сносу, – ради спасения его скромного,покосившегося за двадцать-то почти лет деревянного креста, на котором написано– «Вечно любимому». Надпись сделала жена Игоря, но вышло так, что любить его –вечно любить! – предназначено было Александре.

* * *

«Правду она говорит или провокация?»

Сердце билось в горле.

Господи, зачем, зачем ему это? Да какой черт принес ее сюда,сумасшедшую девчонку!

У Дмитрия было такое ощущение, будто он шел себе мирно поулице, и вдруг девица в дурно сшитом сером костюме кинулась на него – ни с тогони с сего! – и расцарапала ему лицо, да так, что кровь падает на панель. Боль пронизывалавсе его существо.

Зачем, зачем она лишила его душевного покоя, чувстваобретения утраченного, давно забытого счастья и уверенности в завтрашнем дне?

Дмитрий залпом осушил рюмку, зажал обожженный рот. Надо былозапить, да вот и графин с водой. Однако он не понимал, что из графина можноналить воду в стакан, погасить пожар, бушующий в глотке. Все равноразгоревшееся горем сердце не могло пригасить ничто. Ничто!

Самое страшное, что незнакомка сдернула благостное покрывалосо всех его затаенных страхов, опасений, подозрений… нет, не подозрений, ауверенности в том, что он совершил страшную, может быть, непоправимую ошибку,придя на рю Дебюсси… И теперь нет спасения ни для него, ни для его семьи. Он,как жалкий страус, прятал голову в песок, а между тем…

– Господи, – жалобно выдохнул он, – помоги…

Внезапно девушка, смотревшая на него неотвязным,прилипчивым, жадным взглядом, скользнула глазами в сторону, ахнула,подхватилась, прижала к груди руки и, бросив:

– Не выдавайте меня, соврите им что-нибудь! – кинулась клестнице, ведущей в подвал, в приватные помещения бистро, в том числе и туалет.

Дмитрий, ничего не понимая, поглядел ей вслед и увидел, чтоспуститься она не успела: на первой же ступеньке была перехвачена… Сергеем. Аон-то откуда здесь взялся?

Девушка билась в руках Сергея, потом подошли еще двоекаких-то с простыми, несколько даже корявыми русскими лицами, странносмотревшимися в обрамлении мягких модных шляп и драповых пальто с подложеннымиватой, по моде, плечами. Девушка посмотрела на одного, на другого – и покорнодала себя увести. Однако у самой двери вдруг обернулась, бросила на Дмитрияотчаянный взгляд… Дверь за нею захлопнулась.

На Дмитрия, на Сергея, застывшего около его столика,оборачивались посетители бистро.

– Пойдемте, – сердито сказал Сергей. – Тут невозможноразговаривать. Как бы полицию не вызвали.

В самом деле, такого можно было опасаться: стоявший застойкой хозяин – с усами и вызывающим коком на лбу – с некоторойнерешительностью переводил взгляд с подозрительных русских на телефонныйаппарат, висевший на стене.

Дмитрий напялил куртку, обмотал шею шарфом. Сергей застегнулсвое добротное, такое же, как у тех двух мужчин в шляпах, пальто, тоже сунулнос в шарф и неразборчиво проговорил:

– Что-то куртка у вас легковата, я еще давеча хотел сказать.Не боитесь простудиться?

Дмитрий промолчал.

Сергей глянул исподлобья и приоткрыл перед ним дверь.

Дмитрий чуть обернулся и увидел, что хозяин бистро смотритим вслед с нескрываемым облегчением. Да, для него все неприятности с уходомэтих двоих закончились. А для Дмитрия?

Аксаков глубоко вдохнул влажный прохладный воздух и ощутил,как утихает пожар в глотке.

Огляделся. По набережной спешили редкие прохожие. Вдалисветилась украшенная электрическими огнями Эйфелева башня. Пахло сыростью отСены, медленно струящейся в гранитных берегах. Около бистро было пусто. Ниследа странной девицы и тех двоих в мягких шляпах, которые вывели ее. Нонеподалеку приткнулся к тротуару приземистый черный «Шевроле». Стекла слепо,таинственно поблескивали в стремительно сгущавшихся сумерках. Такое ощущение,что там кто-то чиркнул спичкой, прикурил.

Наверное, в авто и сидят те двое и темноволосая девушка. Ачто, если кто-то из них прижигает ей сейчас спичками подбородок и требуетсказать, что она наговорила в бистро своему собеседнику?

Дмитрия так и передернуло.

– Ну вот, я же говорил! – буркнул Сергей. – Зябко, да?

Дмитрий снова промолчал.

– Погодите. Давайте закурим, – приостановился Сергей, сойдяс крылечка на тротуар. – Хотите? – В руках его была пачка непременного«Gitanes».

Дмитрий качнул головой. Еще в тридцатом, в период особенноострого безденежья, он бросил курить из экономии и не хотел больше начинать.Сначала запах табака, вкус сигареты даже снились, а потом перестали. Ну иладно, зато стал лучше различать ароматы. Как остро чувствуется сейчас влажныйдух опавшей, умирающей платановой листвы, раздавленной ногами прохожих…

– Ну и что она вам наговорила, эта сучка? – спросил Сергей.Оттого, что он в ту минуту закуривал, голос его звучал неразборчиво.