Он снова мигнул, показывая, что да, откажется от всех своих притязаний, выплатит и вообще будет обходить ее земли десятой дорогой. Я убрал лезвие от его горла только затем, чтобы резко ударить наотмашь назад. Клинок тряхнуло, за спиной послышался короткий всхлип. Жаль, по полу не покатилась отрубленная голова, это бы впечатлило больше, но и заваливающийся навзничь здоровенный охранник с перерезанным горлом... неплохо.

Охранник, который меня вел, прижимая нож к боку, стоит на коленях, на морде громадный кровоподтек, а глаза с ужасом смотрят на рухнувшего напарника.

— Я не люблю убивать, — сказал я люто. — Вот такой я гуманист сраный... но если родина скажет — здесь будет как после нейтронной бомбы...

Улыбнулся им так ласково, что Бриклайт явно пустил под себя лужу, а единственный уцелевший из его псов отшатнулся к стене, его затрясло так, что задвигались камни.

Я вышел, отшвырнув залитый липкой кровью меч и плотно закрыв за собой дверь.

В коридоре появились двое слуг, я сделал зверское лицо и затопал ногами. Они мигом исчезли, я тут же надел личину исчезника.

Снизу взбежали, гремя оружием и громко топая, охранники, остановились с тупыми мордами, в глазах изумление: никто не может пробежать коридор так быстро. Значит, им наврали, надо вернуться и начистить хари...

Если вернусь той же дорогой, мне будет очень худо, несмотря на все мои возможности и умения. Даже если чувствую себя слоном, но сотня мышей загрызут и слона. Тем более когда мыши дома и заранее настроили ловушек на все случаи жизни.

Стена засветилась красным, я бросился плашмя, над головой метнулось незримое пламя. На пол упал крохотный комочек и сразу рассыпался пеплом: залетевшая стрекоза или бабочка. Я пробежал по коридору, как лютый тигр, то есть на четвереньках, осторожно привстал, щупая взглядом пол, стены и потолок.

За спиной затопало, я торопливо вжался в стену. Тяжело хекая, вбежали, выпучивая глаза и сжимая в руках оружие, двое стражей. Один должен был задеть меня, я распластался по стене, как медуза, втянул живот и задержал дыхание. Оба пробежали мимо, обдав тяжелыми запахами чеснока и пота, я тут же отклеился и заспешил за ними.

Ловушки отключались на некоторое время, я успел проскочить за охранниками почти до выхода. Там остановились и вертели головами. В холле крик, народ мечется, сшибая один другого с ног.

Охранник прокричал, раздувая щеки, как глубоководный еж:

— Кто-нибудь выскакивал?

— Никого! — заверило сразу несколько голосов. — Там же Курчар и Черный, они рази кого выпустят?

— Дык куды ж он делся?

— Не знаем...

Один повернулся к напарнику:

— Беги доложи его милости, что здесь никто не проходил. Он где-то схоронился в доме.

Охранник пробормотал:

— И зачем такой огромный дом отгрохали...

Но повернулся и послушно бросился наверх по лестнице. Я прокрался к самой двери. Можно распахнуть и выбежать на улицу, там я в безопасности... в сравнительной безопасности, но выдам свое умение исчезника, торопливо искал пути выхода, и тут, к счастью, появился третий колдун с двумя помощниками. Оба несут широкий стол, у колдуна в руках широкая чаша.

Дверь перед ними распахнули, я тут же шмыгнул первым и моментально прижался к стене. Колдун забеспокоился, взгляд его прикипел к ступенькам, будто ожидал увидеть меня там, сказал резко:

— Всё, довольно!

Стол опустили сразу же за дверью, солнце заиграло на блестящих боках чаши. Колдун опустил ее на столешницу и торопливо забормотал заклятие. От чаши пахнуло холодом, что нарастал с каждым мгновением. Я отлепился от стены и, прячась за спинами высыпавшей челяди и стражей, торопливо спрыгнул с крыльца, бросился со всех ног прочь.

Дважды волна холода догоняла, а когда я наконец свернул за угол, тревожность отхлынула, будто ее сдуло свежим ветром. Я остановился, перевел дыхание, тошнота подкатывает с такой мощью, что едва успел выскользнуть из личины исчезника. Желудок сделал попытку блевануть, я замычал, и редкие прохожие начали огибать перебравшего благородного, даже не задумываясь, откуда же взялся, если только что там никого не было.

Я виновато улыбался, бледный и осунувшийся, некоторое время даже сохранял походку пьяного, затем свистнул, дождался Зайчика.

На улицах повсюду радостное оживление, дважды я проехал наискось через настоящий карнавал. Меня пытались стащить с седла: мужчины совали в руки бурдюк с вином, а женщины игриво улыбались и словно невзначай приспускали платья с плеч.

Я поймал себя на мысли, что ни в одном городе не видел столько смеющихся лиц. Даже на улочке, где в ряд лавки с товаром и торг идет ожесточенно, но весело...

Стражи в воротах отгороженного квартала окинули меня внимательными взглядами, переглянулись, но ничего не сказали, а я повернул коня к сиротливо возвышающейся церкви. Каменному воплощению той Церкви, что разрушила старый античный мир и породила вот этот, так называемый феодальный.

С победной поступью христианства на смену мертвой кастовости античного мира пришло новое деление — сословность. Я вот — сословие защищающее, духовенство отвечает за людей перед Богом, а крестьяне и ремесленники производят материальные блага.

Все нужны и необходимы, как и мы, рыцари. Мы принимаем первый удар врага, выносим всю тяжесть войны, а так называемые простые воины — это вспомогательные войска. Народное ополчение из тех, кого мы обязаны защищать, вообще собирается раз в сто лет. Да и то зачастую расходятся по домам прежде, чем начинаются решительные действия.

Но, уровняв всех перед Богом, христианство открыло двери перманентной революции в истории человечества. Это только самому человеку кажется, что ничего не происходит и всё повторяется, однако так было только до прихода христианства, и прав был Экклезиаст с его: «Дуют ветры и возвращаются на круги своя, всё повторяется, ничто не ново под луной».

Родившись в застывшем античном мире, христианство взломало его несокрушимую твердыню, простоявшую тысячи лет, и сейчас незримо преобразовывает и этот мир, так называемый феодальный. Кому-кому, а мне видно, что это за город и почему такие вот города и хоронят блестящее и великолепное рыцарство...

Христианство уравняло все народы, так как все равны перед Богом. Господь со своей высоты не видит разницы между королем и самым последним нищим, он замечает только души, а они у всех светятся драгоценными камешками. И потому путь наверх в христианском обществе открыт даже самым-самым простым, хотя, конечно, это непросто, очень непросто... Но когда это было просто? Что-то олигархи тусуются в своем кругу, а миллиардеры женятся на домработницах только в кино...

Но путь всё же открыт, потому люди из «простого народа» то и дело становятся кардиналами, министрами, управляющими областями, а родовитая аристократия вынуждена скрипеть зубами и подчиняться. Возрастает мощь торговцев, ремесленники объединяются, создают цеха, сообща отстаивают свои интересы.