Черт! Он, кажется, совершенно запутался.

– Хорошо. Если вы настаиваете, давайте встретимся.

– Где, Таня?

Ему резало слух ее чужое имя. Интересно, а она к нему привыкла за эти годы или нет? Или ее благолепный супруг-доктор называет ее как-то по-другому? Зайка? Лапа?

– Приходите сюда. Ко мне, Сергей. Мне тоже надо вам кое-что рассказать. Только приходите быстрее. Потому что мне… – продолжительная пауза заполнилась ее судорожным дыханием и всхлипами. Она точно плакала. – Потому что мне очень страшно.

Ну, вот и началось! Он именно этого и боялся. Все началось гораздо раньше того, как он успел вмешаться. Он даже не уточнил, отчего именно ей страшно. Просто надел ботинки, не застегнув молний. Схватил куртку с рогатой вешалки у входа и помчался вниз по лестнице, на ходу вдевая руки в рукава.

Такая девушка, как Лилия, не могла плакать из-за сломанного ногтя. У нее жизнь поломана! Она не могла испугаться мыши, промчавшейся по полу ее кухни. Вряд ли они водились в ее аккуратном доме. Она не могла паниковать из-за огромных волн, захлестывающих пирс. Шторм утихал.

Нет, ее испуг был продиктован чем-то другим. Чем-то весьма неординарным и жутким.

Такси поймать у него не вышло. Узкие улочки были завалены снегом. И, кажется, все жители вышли на его уборку. Повсюду мелькали лопаты, шуршали о брусчатку жесткие метлы, тарахтела снегоуборочная техника. Люди переговаривались, смеялись. Кто-то запел. Мелодию подхватило сразу несколько голосов. Поначалу недружное пение вдруг набрало силу, загремело гимном этим людям, живущим на острове с таким суровым климатом.

Он бежал вниз по улице, спотыкаясь о наметенные сугробы, которые еще не успели вывезти. Скользил, пару раз упал. И еле удержался на ногах, огибая полицейскую машину, припаркованную возле гостевого дома. Когда он высадился на острове, он поначалу хотел поселиться в этом месте. Отпугнула слишком активная дочь хозяев. Она повисла у него на шее, стоило ему подняться посмотреть номер.

Сейчас эта девушка стояла у распахнутых настежь дверей гостевого дома, куталась в длинное драповое пальто и плакала. Устинов против воли притормозил. А потом и вовсе остановился. Это когда из дверей вышли местные полицейские. И даже не в них было дело. Не в их сурово сведенных бровях и коротких приказах, отдающихся отрывистыми жесткими голосами.

А дело было в том, что между ними, спотыкаясь и затравленно озираясь по сторонам, с застегнутыми на запястьях браслетами шел Иван Смолянский. Было видно, что его подняли прямо с постели. Длинные волосы всклокочены, куртка надета на тонкую футболку, пижамные клетчатые штаны, тапки на босу ногу.

Что за…

Устинов похолодел. За что взяли Смолянского? На чем он погорел? Или Кадашов ведет свою игру, не посвящая его в детали? И уже привлек своих людей, и Смолянского готовят к депортации?

Это худо. Это совсем худо. Это может означать, что он не застанет сейчас девушку дома. Ее могли уже увезти. Или вот-вот увезут. Надо что-то делать! Ее надо где-то спрятать. Ее надо увезти. Парома сегодня не будет, это точно. Вертолет! Точно! Он сейчас доберется до ее дома и уговорит ее бежать. Пусть возьмет с собой все самое необходимое, документы, наличные, если есть. Если нет, он поможет. Его пока Кадашов не ограничил в средствах. Как только она соберется, надо будет добраться до частных владений, огороженных двухметровым забором. Как-то попасть на территорию и…

Что будет дальше, Сергей пока не представлял. Но точно знал, что он на все пойдет, чтобы ее спасти. Почему? Он не знал ответа. Его у него просто не было. Может, он хотел помочь по той же причине, по которой он помогал своей бывшей жене? Может, потому, что она просто нуждалась в помощи?

Потом. Все потом. Размышления. Анализ действий. Возможные последствия. Сейчас надо бежать и постараться уговорить ее, если она станет возражать.

Он успел сделать всего лишь пару шагов от полицейской машины, когда услышал:

– Слышь, мент! Остановись!

Устинов резко затормозил и оглянулся. Смолянский стоял возле распахнутой задней двери полицейской машины и с наглой, жесткой ухмылкой смотрел на него.

– Мы ведь знаем, зачем мы здесь, так? – спросил он, не обращая внимания на окрики полицейских, пытающихся заставить его молчать.

Устинов коротко кивнул.

– Я хочу, чтобы ты знал, мент. – Смолянский оскалил зубы, то ли пытался улыбнуться, то ли демонстрировал презрение. – Девка ни в чем не виновата.

– Что ты имеешь в виду? – громко спросил Сергей.

Он сделал предостерегающий взмах рукой, пытаясь остановить полицейских, хватающих за голову Смолянского и пригибающих его к машине. Пришлось даже достать полицейское удостоверение, которым его снабдил Кадашов перед отлетом.

– Оно не фальшивое… почти, – ухмыльнулся Кадашов, вручая ему удостоверение. – Оно твое. Правда, с перебитым сроком действия. Это для местных. На всякий случай.

Сейчас был как раз тот самый случай. До этого Устинов не достал его ни разу.

Удивительно, но помогло. Один из полицейских, тот, что был выше чином, повертел в руках его удостоверение, кивнул, возвращая. Потом ткнул пальцем в свои часы и показал пятерню.

Понятно. Ему дали пять минут.

– Говори. – Он подошел почти вплотную к Смолянскому, глянул жестко. – Говори!

– Она ни в чем не виновата, – повторил тот. И добавил: – И я ни в чем не виноват.

Прошла минута.

– Конкретнее! Конкретнее, Смолянский! – прикрикнул на него Сергей, вспомнив свой допросный голос.

– Она не брала денег.

– Каких денег?! – У него сделалось больно под левой лопаткой. – Денег Кадашова?

– Да. Она их не брала.

– А куда… Они что, у вас пропали?!

Смолянский кивнул.

– Бабки пропали, камни, и подельники мои пропали. Мы до последнего с братом думали, что все у нее. – Он кивком указал на вылизанную от снега брусчатую дорогу. – Но она пустая. Нет у нее ничего.

– Так все может быть у подельников. У твоих подельников! Они же пропали, сам сказал. Спрятались.

– Так не прячутся. Ты же мент, понимать должен. Нет их.

– Тогда кто? Кто все забрал?

Вот честно, его сейчас это меньше всего интересовало. Он спешил. Спешил к девушке, которую обязан был спасти. Спросил по привычке, по привычке полицейского – докапываться до истины.

– Думал даже на брата, прикинь! – фыркнул зло Смолянский, выругался и плюнул себе под ноги, обутые в гостиничные тапки. – Он клянется, что нет. Памятью матери клянется. А это святое. С этим не шутят.

– Тогда кто?

– Кто-то еще был. Кто-то еще… Ищи! Ты же у нас мент! Да, и это, чуть не забыл.

Все, пять минут прошло. Растопыренная пятерня местного копа снова легла на макушку Смолянского и придавила.