* * *

Выполняя должностные обязанности на родине, Черчилль также должен был поддерживать альянс с американцами в ходе войны. Некоторые великие достижения недооцениваются, потому что их автор создает впечатление, будто они дались ему проще, чем это было в действительности. Примером может служить работа Черчилля по взаимодействию с Америкой во время Второй мировой войны. Задним числом англо-американский союз легко счесть само собой разумеющимся, но он был реализован на огромном и смертельно опасном минном поле проблем, которые нужно было найти и обезвредить. Американцам не нравилось стремление Черчилля «обкусывать» силы Германии по краям, на Средиземном море и в Северной Африке, – Черчилль справедливо отстаивал необходимость этой стратегии, по крайней мере, в 1942 и 1943 гг., для того чтобы оттянуть немецкие войска с русского фронта. Черчилль, со своей стороны, презирал американский антиколониализм и видел часть своей задачи в том, чтобы «непосредственно познакомить американцев с политическими вопросами, по которым у них твердое мнение и мало опыта»[700], – таким, как будущее Британской империи и особенно будущее Индии. Черчилль принял де Голля; Рузвельт сохранил подозрительное отношение к нему. Черчилль был ошарашен тем, что многие американцы считают Китай столь же важной страной, что и Британию. После первого визита к Рузвельту он написал: «Если можно выразить одним словом урок, который я усвоил в Соединенных Штатах, то это слово “Китай”»[701].

Взгляды западных союзников на роль России в войне оказались особенно острым вопросом. Ф. Д. Р. считал, что может управлять Сталиным, в отличие от британцев, и заявил Черчиллю: «Я знаю, Вы простите мне полнейшую откровенность, но я полагаю, что лично я могу лучше справляться со Сталиным, чем ваше Министерство иностранных дел или мой Государственный департамент. Сталин до глубины души ненавидит всех вас, больших шишек»[702]. В этом отношении Рузвельт очень сильно переоценивал свои способности. Сталин был непревзойденным мастером контроля не только в ведении войны, но и в устройстве послевоенного мира. Когда американцев и англичан оттолкнуло холодное, подозрительное отношение Сталина, Черчилль объяснил Рузвельту: «Советская машина исходит из убеждения, что сможет куда угодно пробиться грубой силой»[703]. Это замечание могло бы исходить от Оруэлла.

Черчилль часто придерживал язык. В апреле 1942 г. Ф. Д. Р. обратился к нему с советами, как следует поступить с Индией. Черчилль набросал раздраженный ответ, начинавшийся со слов «я чрезвычайно озабочен Вашим письмом»[704] и переходящий к угрозам уйти с поста премьер-министра из-за этого вопроса. Затем он отложил в сторону этот злой ответ и написал новое послание, с другим началом: «Я с искренним интересом прочел Ваш взвешенный документ». В этом изменении ощущается мощный, почти электризующий психологический заряд.

Хотя Оруэлл был убежденным антиимпериалистом, он разделял отношение Черчилля к советам американцев по поводу Индии и записал в дневнике: «Проблемой сейчас являются бестактные предложения американцев, которые годами болтали о “свободе для индийцев” и британском империализме, как вдруг у них открылись глаза и они заметили, что индийская интеллигенция не хочет независимости, то есть ответственности»[705].

Отношения президента и премьер-министра окончательно укрепились во время второго визита Черчилля в Вашингтон в военное время, который состоялся через шесть месяцев после первого, когда он обращался к Конгрессу. Воскресным утром 21 июня 1942 г. Черчилль, остановившийся в Белом доме, проснулся в своей спальне, находившейся через коридор от комнаты Гарри Хопкинса. Премьер-министр почитал газеты в постели, позавтракал там же и спустился встретиться с Рузвельтом в его кабинете.

Когда Черчилль и Рузвельт начали разговаривать, принесли телеграмму на розовом бланке. Рузвельт молча пробежал ее глазами и передал Черчиллю. В ней говорилось: «Тобрук сдан, двадцать пять тысяч человек взяты в плен»[706]. Для Черчилля это оказалось почти физическим ударом. Сначала он не поверил. Не далее чем прошлым вечером он получил телеграмму из Каира с заверениями, что с защитниками крепости, столкнувшимися с немцами у границы Ливии и Египта, все в порядке. Крепость была хорошо обеспечена, имела все необходимое на три месяца, включая огромный запас топлива. Казалось, у командира не было убедительной причины так быстро ее сдать.

Черчилль запросил подтверждение. Когда оно пришло, он заплакал. Как и в Сингапуре пятью месяцами раньше, осажденные капитулировали перед уступающими силами врага.

Черчилль страдал и, вероятно, плакал, хотя в воспоминаниях не говорит об этом прямо, замечая только: «Я не пытался скрыть от президента потрясение, которое испытал. Это был горький момент. Поражение – это одно, бесчестье – совсем другое».

Американцы заметили, что он не ищет оправданий. «Он сказал, дело было в банально плохом руководстве, – записал в дневнике военный министр Генри Стимсон. – Роммель обыграл их тактически, разбил их в бою и лучше вооружил свои войска»[707].

«Чем мы можем помочь?»[708] – спросил Ф. Д. Р., сидящий за своим столом.

Черчилль поразмыслил. «Дайте нам столько танков, сколько можете выделить, и отправьте их на Средний Восток как можно быстрее».

Был вызван генерал Джордж К. Маршалл, начальник штаба армии США. Он заметил, что дать танки англичанам означает отнять их у его 1-й бронетанковой дивизии, которая только что получила боевые машины. «Это ужасно, забрать оружие у солдата из рук», – сказал Маршалл, по воспоминаниям Черчилля. Однако, продолжил он, «если британцам настолько нужны танки, они должны их получить». Маршалл вызвался лично найти и отправить сто 105-миллиметровых самоходных артиллерийских установок – нечто вроде облегченных танков. Около трехсот танков и орудия скоро были отправлены союзникам. Еще более важно, что Черчилль в эмоциональном отношении стал хозяином положения при обсуждении вопроса о том, возглавят ли американские военные вторжение в Северную Африку в 1942 г. Как Маршалл, так и Дуайт Эйзенхауэр категорически возражали против этого шага, считая его помехой высадке где-нибудь во Франции.