Для Черчилля тегеранские встречи стали пугающим опытом. Он уделит им почти столько же места в своих мемуарах, что и последующей конференции в Ялте. Тегеранская конференция – подготовка, переговоры, обеды и ее последствия – главенствует в пятом томе его воспоминаний о Второй мировой войне, в котором он заявил, что считал встречу в Тегеране потрясающим успехом, по крайней мере, в военном отношении. Он написал: «Когда мы расстались в атмосфере дружбы и общности непосредственной задачи, лично я, оглядывая театр военных действий в целом, был вполне удовлетворен»[750]. Это оруэлловское предложение в современном смысле использования языка скорее для сокрытия, чем для прояснения смысла.

В действительности встреча в Тегеране крайне обеспокоила Черчилля. Он приехал туда с сильной болью в горле. Дальше все катилось по наклонной плоскости. После первого заседания его врач спросил, что случилось. «Случилось чертовски много всего», – буркнул Черчилль[751]. Рузвельт впервые начал вести себя так, как будто в их партнерстве ему принадлежит ведущая роль[752]. Именно в Иране Черчилль понял, что его мечте о доминировании в долгосрочном англо-американском союзе не суждено сбыться.

В мемуарах Черчилль раскрыл два момента, особенно его угнетавших. Во-первых, президент Рузвельт перестал встречаться с ним один на один[753], хотя со Сталиным виделся. Манерой держаться Сталин представлял полную противоположность Черчиллю. На официальных встречах тройки он выглядел совершенно спокойным, курил и удовлетворенно поигрывал толстым красным карандашом.

Во-вторых, на маленьком торжественном обеде[754] для троих переговорщиков и лишь семи других официальных лиц Сталин позволил себе макабрический юмор, подкинув мысль, что 50 тысяч немецких офицеров придется казнить по окончании войны. Черчилль с возмущением ответил: «Британский парламент и общественность никогда не потерпят массовой казни… Советам не следует заблуждаться на этот счет».

Сталин продолжил развивать тему массовой ликвидации немецкого генерального штаба. Черчилль снова возразил, что скорее застрелится, чем «запятнает честь, собственную и своей страны, подобным позором». Рузвельт, возможно, желая разрядить обстановку шуткой, пусть неудачной, предположил, в порядке компромисса, что казнить придется только 45 тысяч немецких офицеров.

В этот момент его сын Элиот Рузвельт, присоединившийся к обедающим без официального приглашения, поднялся со своего места за столом. Говорить ему было не по статусу, но он высказал мнение, причем ошеломляющее. Он отверг аргумент Черчилля и поддержал кровожадный план Сталина. По воспоминаниям Черчилля, испорченный, погрязший в скандалах молодой американец – во многом похожий на его собственного проблемного сына Рэндольфа – выразил убеждение, что американская армия поддержит эту идею. Молодой Рузвельт дважды был гостем Черчилля в Англии и, очевидно, к 1943 г. решил, что достаточно с ним сблизился, чтобы высказываться за столом великих.

Черчилль не мог больше этого терпеть. «Я встал и вышел из-за стола, пройдя в соседнюю комнату, где стояла полутьма», – вспоминал он. Элиот Рузвельт в своих посредственных мемуарах добавляет, что Черчилль, проходя мимо, сказал ему: «Понимаете ли вы, что говорите? Как вы осмеливаетесь говорить такое?»

В полутьме смежной комнаты кто-то подошел к Черчиллю сзади и взял его за плечи. Это Сталин, хозяин на этом ужине, пришел заверить премьер-министра, что «просто шутил»[755]. Черчилль, конечно, хорошо понимал, что для советского лидера массовые убийства не просто шутка. Шестью месяцами ранее премьер-министру сообщили, что весной 1940 г. Сталин почти наверняка приказал казнить 20 тысяч польских офицеров в Катынском лесу[756] под Смоленском[757]. Сознавать это было тем более мучительно, что ни Черчилль, ни Рузвельт не имели возможности обвинить Сталина в этом злодеянии – фактически оба во время войны подавляли попытки расследовать эту массовую бойню.

Черчиллю в тот вечер добавил переживаний факт, что днем он преподнес Сталину церемониальный меч во славу стойкости, проявленной русскими в прошлом году в Сталинграде, – по всей видимости, эта битва стала поворотным моментом войны. Этот подарок заставил романиста Ивлина Во, потрясенного союзом Запада с таким чудовищем, как Сталин, издевательски назвать свой цикл романов о Второй мировой трилогией «Меч почета» (Sword of Honour). В кратком содержании романа «Безоговорочная капитуляция» (Unconditional Surrender) он пишет о своем герое: «Он верит, что сама причина идти на войну была попрана союзом с русскими»[758].