– Я помню, как из него выбиралась!.. Волчица застряла истала рваться. Поводок закрутился, и я… то есть она… оказалась стоящей назадних лапах. А ошейник-то давит! Она металась, пока окончательно необессилела, и… уступила мне тело.

– А ты не боишься, что… Ну, в общем, она поймет, чтоошейник уже не… и может опять… – озабоченно начал Багров.

Антигон подпрыгнул от негодования.

– Она не вернется, если ты снова не поможешь! А еслипоможешь, вот эта вот штука вырастет у тебя вместо башки! – заявил он.

Ощутив в верхнем кармане куртки нечто плоско-неудобное, Иркавытащила фотографию. Видно было плохо. Рассвет все смазывал. Валькирия-одиночкарассмотрела только, что некая девушка поднимается по лестнице и у нее нелепоторчат сзади волосы. По этим волосам Ирка себя и узнала. Только она могла иметьтакой непричесанно-отсутствующий вид, равно как и не замечать, что ее снимают.

– О, это же я! А чего я такая мятая? Ты меня что,грыз? – воскликнула она.

Багров бросился разжимать ей пальцы и выдергивать снимок.

– Не трогай чужого! – крикнул он.

– Моя фотография – чужая вещь? – возмутиласьИрка. – И вообще я сейчас ее порву!

– Не порвешь! Куртка моя и фотография моя! –отрезал Багров.

– Порву! Кто на фото – тот и хозяин! – заявилаИрка, решительно шагая к Багрову.

Тот мгновенно спрятал фото за спину.

– А если кинозвезда на обложке журнала – то все журналыее, что ли? Ходи в метро и выдирай их у всех из рук? – насмешливопоинтересовался он.

Матвей больше не убегал, сообразив, что для того, чтобыотобрать у него снимок, пока он за спиной, Ирке придется как минимум егообнять.

– Насчет журналов не знаю, но поотрывать обложки точноимеет право! – заявила Ирка.

Резко прыгнув, чтобы выхватить фото, Ирка случайно прижаласьлицом к майке Матвея и внезапно ощутила, что майка у него сырая, а шея и рукиледяные. Бедняга! Он, должно быть, жутко мерзнет. Она и куртку у него отобрала,и фотографию хочет отобрать…

Ирка испытала нежность и благодарность, однако вслухвыражать их не стала. Она давно заметила: если о молодом человеке назойливозаботятся, волнуются, не промочил ли он ноги и поддел ли седьмые треники подпятые штаны, он становится задерганным, вспыльчивым и из чувства противоречияделает все назло. Или того хуже – мало-помалу входит во вкус и начинаетвымогать любовь, угрожая причинить себе вред, по принципу: «Держите меня сорокчеловек – я сейчас выпью молоко из холодильника!» С другой стороны, если очеловеке совсем не заботятся, он чахнет и дохнет. Просто и лаконично. Нужен,конечно, баланс, да поди угадай.

– Отсюда до города далеко? – спросила Ирка.

Багров посмотрел на Антигона. Кикимор, у которого чувствопространства было развито острее, ткнул пальцем в сосновые вершины.

– Туда Арзамас – пять тысяч полетов топора. Там Саров –десять тысяч. Там Муром – тысячи четыре. Ближе всего до Теши – тысяча полетовтопора. Телепортировать никуда нельзя: запрет Фулоны!

– А в километрах? – неосторожно спросил Багров.

Антигон передернулся.

– Мы в ентой иностранщине не считаем. Не положено!

– Пусть остается в топорах, – разрешилаИрка. – Ладно, идем в Тешу! Купим еду и одежду. Мне так хочется есть, чтоя начну сейчас грызть древесину! Вы волчицу-то кормили иногда?

Багров с Антигоном переглянулись. Им одновременноподумалось, что не стоит говорить Ирке, что последним, кого сожрала волчица,был пожилой еж, как раз собиравшийся (но не успевший) умереть своей смертью.

Поскреби циничного пресыщенного москвича и найдешь здоровогопровинциала.

Улита

Дафна страдала. Ледяная змея, порождение клинка мрака,шевелилась у нее внутри. Ей снились дичайшие сны, в которых Арей с Лигуломраспиливали ее на две Дафны – земную и эдемскую. Рядом стояла Шмыгалка, грозилаим пальцем, но не вмешивалась.

Вот и в то утро она проснулась не просто разбитой, апрокрученной через мясорубку и заново склеенной. Горловина спальника быламокрой и искусанной: должно быть, ночью она вцепилась в нее зубами и долго неотпускала. Сквозь зеленую крышу палатки пробивалось солнце. Даф вскользьподумала, что если бы где-то существовал человек, выросший в палатке и никогдане видевший настоящего солнца, он искренне считал бы, что солнце тусклое изеленоватое.

Она повернулась. Расстегнутый и смятый, спальник Мефавалялся рядом на пенке, похожий на пустой кокон, из которого уже вылетелмотылек. Дафна выбралась из палатки, которую снаружи покрывали влажные подтекиросы.

Утро только разгоралось.

На крюке над костром висел котелок с холодным чаем. На егодне, точно ил, шевелилась заварка. Стараясь не взбаламутить ее, Даф зачерпнулаиз котла металлической чашкой. Чья это была чашка, Дафна вспомнить не смогла:посуда перепуталась уже на второй день. Единственным исключением оставалсяЧимоданов, который принципиально не давал никому ничего своего. Даже из-заложки он готов был удавиться, если видел ее в чужих руках.

«А ну убрал лапалки и положил мою цацку! Вы все заразные инестерильные!» – орал он, хотя сам мылся не чаще, чем 29 февраля приходилось напонедельник. Ложку же мыл и того реже.

Глядя на медленно текущую реку, делавшую неспешный и плавныйповорот, Дафна отхлебывала чай. Он ощутимо отдавал гороховым супом из пакетика,который варился в котле до него. В городе Даф стала бы отплевываться, теперь жевкус горохового супа только придавал чаю пикантности.

«Я больше так не могу! Я должна с ним посоветоваться! Онтоже имеет право решать! Скажу: я люблю тебя не так, как должен любить страж, идолжна выбрать: буду ли я с тобой, но человеком, или останусь стражем, но безтебя!» – внезапно подумала Дафна и отправилась искать Мефа.

«Поймет ли он, что такое „страж“? Для него теперь „страж“ и„охранник в магазине“ примерно одно и то же», – сомневалась она.

Буслаев сидел на корточках у соснового пня и, положив нанего гнутый колышек от палатки, пытался распрямить его камнем. При всякомнеосторожном движении колышек соскальзывал, и камень ударял в пень рядом спальцами Мефа. С учетом этого, надо было родиться Буслаевым, чтобы продолжатьсвое занятие, тем более что колышек был ему по большому счету не нужен. Палаткастояла и так.