— Шесть человек.

— Во-от. Только, надеюсь, Владимир Николаевич, эта информация?..

— Само собой.

— Вот и добре. Ладно, вижу, вам, старым знакомцам, пообщаться промеж собой не терпится. Так что пойду, до Катюши добреду. Заодно распоряжусь, чтобы вам повечерять сообразили. Может, даже немного ухи осталось — Анфиска у нас баба прижимистая, экономная.

— Как-как вы сказали? Ухи? Богато живете.

— Это Васька с Митяем с утреца рыбки наловили, — пояснил Хромов. — Ушица получилась высший сорт. Жаль, без соли. Никогда бы раньше не подумал, что добыть соль на порядок сложнее, чем добыть «языка».

— Ладно, Михалыч, не нуди. Помнишь, как до войны в газетах писали? Соль — белая смерть. Все, товарищи, оставляю вас.

Едва дождавшись ухода командира, Кудрявцев и Хромов порывисто шагнули навстречу друг другу и какое-то время не могли вымолвить ни слова.

— Ну, здорова, чертяка везучий! — первым подал голос Михалыч.

— Здравствуй, чертяка пропащий!

— Это еще большой вопрос, кто из нас двоих более пропащий.

— Точно так же, как и кто из нас — более везучий!

И они крепко, по-мужски, обнялись.

* * *

— …У нас ведь там, в Боровичах, штаб 177-й стрелковой дивизии в полном составе располагался.

— Как же, наслышаны. Дивизия геройская. Кабы не эти ребята, боюсь, блокада могла начаться месяцем раньше.[37]

— Дивизия — да, знаменитая, — подтвердил Кудрявцев. — Но с началом войны пришлось срочно заниматься ее доукомплектованием. Причем в условиях абсолютного хаоса и неразберихи полнейшей. Ну да не мне тебе рассказывать. Думаю, в Ленинграде в те дни то же самое творилось?

— Если и не то же — где-то близко к тому.

— А самая большая сложность заключалась в невозможности доподлинно установить личность военнослужащего. Новые красноармейские книжки, если помнишь, их только в начале октября ввели. А до того момента реально удостоверить личность красноармейца, по сути, мог либо его непосредственный командир, либо его сослуживцы. А учитывая, что выходящие из окружения группы состояли из военнослужащих самых разных частей, совсем беда.

— Догадываюсь. То есть ты, Володя, в первые месяцы при особом отделе состоял?

— Вплоть до 24 августа. А двадцать пятого меня отозвали в Ленинград и уже через три дня направили прямиком в школу 4-го отдела, что в Лисьем Носу.

— Это которая командиров разведывательно-диверсионных групп готовила? — уточнил Хромов.

— Она самая. В январе наш ускоренный выпуск перебросили в Невскую Дубровку для дополнительной, приближенной к боевой, подготовки. А через месяц, уже в Ленинграде, мне поручили формирование группы.

— Понятно. Ну а я, как в октябре с партизанами захороводился, так с тех пор и кочую. По лесам да по полям. Аки тот цы́ган, токма без лошади.

— И как она, цыганская жизнь?

— Дык, почти по Пушкину, — усмехнулся Хромов и, озорно блеснув глазами, взялся декламировать:

Цыганы шумною толпой

В лесах приладожских кочуют.

Они сегодня над рекой

В шатрах изодранных ночуют.

— Все ровно так, Володя, и есть. В строгом соответствии с текстом товарища классика. Разве что с Земфирами — засада полная. Правда, есть тут у нас в отряде одна дивчина. Ух и гарная! Кровь с молоком, здесь — полная пазуха. Да только староват я для нее. Веришь-нет, пацан-ленинградец дорогу перебежал. Такой, знаешь, совсем шкет, а поди ж ты. О, что называется, помяни черта — он и объявится.

В землянку и в самом деле спустился Юрка с котелком в руке.

Весело выпалил с порога:

— Михалыч! Командир приказал ужин вам принести.

В следующую секунду Юрка встретился взглядом с Кудрявцевым, вздрогнул от неожиданности, отшатнулся назад и выронил котелок.

— Васька! — ухнул Хромов. — Вот ведь черт косорукий!

— Ой!

— Какой там ой? Когда караул! Э-э, я не понял, а вы чего так уставились друг на дружку? Словно бык и телочка после долгой разлуки?

— Да вот смотрю, какие бравые ординарцы в твоем подразделении служат, — сглотнув подступивший к горлу ком, сипло нашелся Кудрявцев.

— Ординарцы бравые, да руки дырявые. От спасибо тебе, крестничек, за ужин. Накормил от души.

— Дядь Миша, я же не нарочно. Ручка у котелка горячая была.

— Что, нагрелась, пока сюда топал? — огрызнулся Хромов. — В общем, так, слушай мою команду: беги обратно до Анфисы, говори ей что хошь, уламывай, обольщай, но жратвой нас будь любезен обеспечить. Я знаю, у Анфиски в загашнике кусок сала трофейного припрятан.

— Да она трясется над этим салом, как…

— Ничего не хочу слышать — сам напортачил, сам исправляй. Что ж я, по твоей милости, должен старого товарища без ужина оставить? Задача ясна?

— Так точно.

— Исполняй. И котелок унеси, бестолочь! Командир вернется, а у него в хате рыбным супом полы моют.

Юрка послушно подхватил котелок и пулей вылетел из землянки.

— Вот и повечеряли. Ушицей.

— И давно у вас этот хлопчик обретается?

— Васька-то? Третий месяц. Представляешь, пацан из блокадного Ленинграда вырвался?! Явился аки Иисус. Только тот по воде ходил, а этот шкет через минное поле протопал.

— Васька, говоришь?

— Боевой парень. Между прочим, на первой же своей боевой акции мне с Серегой Лукиным жизнь спас.

— В каком смысле спас?

— В прямом. Кабы он тогда полицая из вальтера с одного выстрела не уложил, лежали бы сейчас под фанерной звездой на двоих. А оно там, говорят, врозь — тесно, а вместе — скучно.

— Васька. Спас тебе жизнь. Из вальтера, — пробормотал потрясенно Кудрявцев, стараясь изо всех сил сохранить равнодушное выражение лица.

— Ты чего, Володя?