— Да уж, история презанимательная. Такую захочешь — не сочинишь.

— Дядя Володя. А можно спросить?

— Спрашивай. Мы ведь сейчас с тобой на равных исповедуемся.

— А как вы сами в ту ночь в нашей квартире оказались?

— Можешь назвать это роковым стечением обстоятельств. Я именно в тот день в Ленинград вернулся на пару суток. Двинул к себе на квартиру с одним желанием — соснуть пару часиков. Подхожу, а дома-то и нет — разбомбили. Бегать по знакомым? Поди угадай: кто жив, кто уехал? Вот я и направился к вам. Опять же продукты с собой имелись. Решил: прогоните — так хотя бы едой вам помогу. Так оно в конечном итоге и получилось.

— Извините, дядя Володя. Я не хотел рыться в ваших вещах. Это всё Гейка.

— Да ладно, чего теперь. Короче, стучусь — не открывают. Думаю, мало ли что могло случиться? Надо бы глянуть. Открыл дверь.

— А как же? Без ключа-то?

— Да ваш замок перочинным ножом открыть можно. Зашел — никого, буржуйка холодная. А сил просто никаких не осталось. Рухнул на кровать. Решил: подремлю немножко и пойду к руководству докладываться. А сам вырубился по полной программе.

— Теперь понятно.

— А возвращаясь к тому, с чего начали… Поступок твой эмоциональный, я где-то понимаю и извиняю. Хотя одобрить, извини, никак не могу. Пройди тогда пуля на пару сантиметров пониже…

— Дядя Володя!

— Ладно, забыли. Значит, ты у нас теперь Василий Лощинин?

— Да.

— А документ этот — он откуда у твоего Гейки взялся?

— Не знаю. А у него самого теперь не спросишь. Гейка, он на минном поле…

— Я в курсе, Хромов мне рассказывал. К слову, ты, Юрка, Михалыча держись. Он хороший мужик. Надежный.

— Я знаю. Дядь Володя, а Хромов тоже чекист?

— А почему ты решил?

— Ну вы с ним знакомы. Опять же, слышал, ребята про что-то такое шептались. Что его специально к нам в отряд, по линии НКВД, забросили.

Кудрявцев поспешил уйти от скользкой темы и повернул затянувшийся ночной разговор в другую плоскость:

— Да это не суть важно. Давай лучше о тебе поговорим. Я тебе, как старший товарищ и как человек, который… Ну, в общем, которому небезразлично твое будущее и будущее твоей сестры, настоятельно советую: раз уж таким боком оно все обернулось, про Юру Алексеева забыть надо. Будем считать, что тот, прежний, в блокадном Ленинграде погиб. Так оно лучше.

— Для кого? Лучше?

— Вопрос резонный. В первую очередь, для тебя самого. Назвался Василием Груздевичем Лощининым, так и не вылазь теперь из кузова. Хотя бы до конца войны.

— А потом что? Когда война кончится?

— А для этого самого «потом» всем нам еще надо будет крепко постараться. И при этом неплохо бы самим в живых остаться.

— Я слово дал Ольге, — твердо сказал Юрка. — Что найду и заберу ее у Самариных.

— Тем более. Значит, обязан сдержать слово. В свою очередь, если сам жив буду, помогу. Найти. Договорились?

— Договорились. Дядя Володя, а вы теперь у нас в отряде останетесь?

— Нет. У меня, Юра, собственное задание имеется.

— Не Юра, а Васька.

— Замечание по существу. Тебя, понимаешь, воспитываю-наставляю, а сам… Да, слушай, а тебе перед смертью бабушка ни про какие тетради случайно не рассказывала?

— К сожалению, нет. А что за тетради?

— Да так. Похоже, теперь это уже неважно.

И тут Юрка задал вопрос, от которого Кудрявцеву резко сделалось не по себе:

— Владимир Николаевич. А маму мою… её в самом деле грабители убили?

— Ты ее?!.

Кудрявцев не смог докончить страшной фразы.

— Ну, положим, не Я — а ТЫ! — беспристрастно уточнил Хромов. — Знаешь, как говорят: не виновата курочка, что грязновата улочка?

— Ты!.. ТЫ! — В бессильной злобе Володя сжал кулаки.

Мимо них, на противоходе пролетела карета скорой помощи.

— Оперативно подъехали, — машинально отметил водитель.

— Савченко, остановите машину!

— Зачем?

— Да поймите вы! Я… я должен!

— Чего ты должен?

— Должен увидеть ее! В последний раз.

— Ой-йо… — страдальчески закатил глаза Михалыч. — Встречал я на своем веку придурков, но чтоб таких… Савушка, а вот теперь, пожалуй, подбрось угольку.

— Щас сделаем…

— …Владимир Николаевич, дядя Володя, что с вами?

— Ничего, все в порядке. Да, Васька, именно так и было. Грабители.

— А вы не знаете, их потом нашли?

— Нашли, судили и расстреляли.

— Ты чего это, Володя, такие ужасы ребенку на ночь рассказываешь? — Из темноты к ним вынырнул Хромов. Заставив обоих: и старого, и малого — вздрогнуть от неожиданности.

— Кого и за что расстреляли?

— Да это мы так, Михалыч. Сидим с Василием, свежим воздухом дышим и байки друг другу травим. Ну а ты как, мороз-воевода? Обошел дозором владенья свои?

— Обошел. Чуть ноги не переломал по темноте. Васька, ты вот что, время позднее, давай-ка шагом марш на боковую. Мне тут с Владимиром Николаевичем тоже охота байки потравить.

— Хорошо, дядь Миша. Спокойной ночи.

— Спокойной-спокойной.

— До свидания, Владимир Николаевич.

— Счастливо, Васёк.

Юрка направился на базу.

— Хороший парнишка, правда?

— Хороший, — рассеянно подтвердил Кудрявцев.

— А ты чего такой, будто пыльным мешком ушибленный?

— А что, и в самом деле заметно?

— Более чем.

— Возможно, я сейчас совершаю большую ошибку, но… Я должен сказать тебе одну вещь, Михалыч. Но сперва дай мне слово, что все, мною поведанное, останется между нами.

— Володя, ты меня пугаешь. К чему весь этот пафосный церемониал?

— И все-таки. Дай слово.

— Да пожалуйста. Даю.

— Спасибо. А теперь садись. Кстати, ты махорочкой не богат? А то курить охота, аж скулы сводит…

* * *

— Слышь, Шаланда!

— Чего тебе?

— Я вчера с барыгой одним, с Арбата, за картину нашу побазланил. За Айвазовского.

— Ты, Гога, совсем дурак или как? Словесный понос словил? Барон что говорил? Картину он сам пристроит, тебе до нее касательства нет.