«имеют место факты недостаточно решительной борьбы с антисоветскими проявлениями. Иногда лица, совершающие такого рода преступления, даже не привлекаются к уголовной ответственности, как этого требует закон, а в отношении их ограничиваются лишь мерами предупреждения…».

Да, согласен, не то что на Пушкина — даже на какого-нибудь, прости господи, Гладкова[34], не тянет. Но так ведь не для вечности и затевается. Нам бы…

Как это у Гайдара? «День простоять да ночь продержаться».

Отвлекая (или спасая?) от мук творчества, на столе заголосил один из линейки телефонных аппаратов.

— Слушаю.

— Владимир Николаевич, с вами хочет говорить какой-то Степан Казимирович.

— Не какой-то, а почетный большевик и пенсионер союзного значения. Соединяй.

— Алло! Володя?

— Добрый день, Степан Казимирович.

— Здравствуй, дорогой. Извини, что отвлекаю в служебное время.

— Ничего страшного. Слушаю. Кстати, как ваше здоровье?

— Здоровье, что дерьмо коровье. Неважно. Но, по правде сказать, это я хотел тебя послушать. Есть какие новости о Юре?

— Кое-что есть, Степан Казимирыч.

— Не томи, рассказывай.

— Боюсь, по телефону не вполне уместно. Давайте при личной встрече?

— Сегодня я планирую весь день пробыть дома. Так что в любое время, как сможешь, подъезжай.

— К сожалению, сегодня у меня все очень плотно.

— Тогда завтра.

— Боюсь, в пятницу тоже. Опять же, завтра в ночь я еду в Ленинград. И это напрямую связано с Юркой.

— Интригуешь?

— Вовсе нет. Просто констатирую. Давайте условимся так: сразу по возвращении я вас набираю, и мы оперативно где-нибудь пересечемся. Идет?

— Так ведь иных вариантов у меня все равно нет? Но в любом случае, Володя, если со своей стороны смогу быть чем-либо полезен, звони без стеснения. Хоть днем, хоть ночью. Если к телефону подойдет Марфа и станет что-то такое брюзжать и ворчать, посылай ее подальше.

— Как можно, Степан Казимирыч? Женщина — и вдруг посылать?

— Марфа не женщина. Она — фурия. Улавливаешь разницу?

— Так точно.

— Все, не стану больше тебя отвлекать. Всего доброго.

— До свидания, Степан Казимирович…

После короткого разговора с Гилем мое творческое начало окончательно иссякло.

Я отдал черновики на перепечатку Анечке (то была одна из немногих служащих у нас машинисток, способных читать мой, «кура лапой», почерк). А сам, возвратившись в кабинет, заперся на ключ и позволил себе рюмку коньяку. Неуклюже обосновав свое участившееся в последнее время потребление спиртного в дневные часы исторически сложившейся на Руси традицией «часа адмиральского».

Кстати сказать, разумеется, я в курсе, что телефонные разговоры в нашей конторе пишутся. Но, сославшись на неуместность обсуждения вскрывшихся подробностей из биографии Юры Алексеева по телефону, я вовсе не имел в виду, что эти сведения содержат элементы секретности. В данном случае все было гораздо проще.

Дело в том, что я никогда не любил телефоны. По той причине, что по телефону очень легко врать. А врать Гилю мне не хотелось. Хотя я и понимал, что, будучи откровенно поведанной, моя честная информация сожрет у старика еще какое-то количество дней из его, почти вычерпанной до донышка, жизни.

Иное дело — пока что мне самому во всей этой загадочной истории слишком многое неясно. С относительно недавней судимостью Юрки за квартирную кражу — еще куда ни шло. Она как раз подтверждает его эмоциональное, в сердцах брошенное Гилю в ресторане: «Вор я, дед Степан. Рецидивист. Уголовник. Позор семьи». Но вот по первой посадке в августе 1944-го — сплошные вопросы.

Каким образом парень очутился в Ленинграде? При каких обстоятельствах его задержали? Если доказали соучастие в убийстве Василия Лощинина, почему в итоге навесили всего пятерик? Даже по нашим временам неприлично скромно, а уж в реалиях времени военного — и подавно. Тем более что на тот момент шестнадцать Юрке уже стукнуло. Потом, уже в лагере, — новый срок. И снова не абы за что — обратно за убийство. Хреновая, честно говоря, тенденция.

Ну да, надеюсь, хотя бы часть этих вопросов поможет снять ведший дело Алексеева мой бывший товарищ и сослуживец Паша Яровой. Если, конечно, сумеет припомнить обстоятельства криминальной истории почти двадцатилетней давности. К слову, вот и еще один вопрос — почему именно Пашке поручили следствие по теме, казалось бы, сугубо милицейской подведомственности?

Из накануне полученной мной из Ленинграда архивной милицейской справки следовало, что в последних числах февраля 1942 года произошел вооруженный налет на квартиру профессора Лощинина Ф. Ф., что в Демидовом переулке[35]. В ходе ограбления были убиты сам профессор и его внук — учащийся ФЗУ № 33 Лощинин Василий Иванович. 68-летней супруге профессора нанесены телесные повреждения, от которых несколько дней спустя она скончалась в больнице, успев, однако, дать показания и словесное описание одного из налетчиков. Со слов потерпевшей, преступники забрали из квартиры подлинник Айвазовского и еще кое-какие безделушки, по мелочи.

В результате проведенных оперативно-розыскных мероприятий удалось установить, что налет совершила подростковая банда, возглавляемая 14-летним Гейдаром Равиловым. В дальнейшем выяснится, что на счету банды десятки ограблений и краж.

Непраздничным вечером восьмого марта, в результате милицейской спецоперации, участники банды были окружены и заблокированы в подвале одного из домов в районе Сенной площади. В ходе завязавшейся перестрелки четверых подростков застрелили, одного, тяжелораненого, удалось задержать, но вот сам Равилов умудрился скрыться. При осмотре подвала были обнаружены продукты питания, предметы одежды, крупные денежные суммы, несколько сотен поддельных продовольственных карточек, а также найден труп мужчины 35–40 лет, с признаками насильственной смерти, наступившей около двух недель назад. Идентифицировать покойника не представилось возможным.

Вот такая прилетела мне из города на Неве невеселого содержания справочка. Из которой следовало, что в общих чертах былой рассказ Юрки вроде как подтверждается. Вот только в свете вскрывшихся отныне фактов из его дальнейшей уголовной биографии червь сомнения невольно взялся меня подгрызать.

Что если в мае 1942-го Юра рассказал мне не всю, а лишь часть правды? Да и ту существенно подрихтовал в свою пользу, не то и вовсе перевернул с ног на голову? В частности, парень уверял меня, что знакомство с Равиловым носило случайный, шапочный характер. Правда, признался, что догадывался об участии знакомца в каких-то темных делишках, но какого рода те были, якобы не в курсе.