Мне елка говорит о тех, что ждут от нас

Не жертв и подвига, не громких слов и лести,

А только одного: чтоб были каждый час

Мы сердцем с ними вместе. [см.: {237}: 845]

В рассказе В. Ярославцева «Его подари, папа!» мальчик, отец которого находится в действующей армии, с горечью вспоминая, как прежде он с обоими родителями ходил выбирать елку, думает: «…что за елка без папы! <…> Теперь будет елка, но не такая, — скучная будет елка». Мать как может успокаивает сына: «Зажжем елочку, папу обрадуем, он там один… далеко» [см.: {528}: 31].

Очерки и рассказы о праздновании Рождества на фронте с 1915 года становятся характерной чертой периодики. В эти дни номера иллюстрированных еженедельников регулярно печатают фотографии, на которых засняты солдаты, отмечающие Рождество в землянках и окопах [см., например: 293: 954].

Но было и другое: война с Германией, напомнив о немецком происхождении обычая рождественского дерева, неожиданно спровоцировала, казалось бы, навсегда утихшие «антиелочные» настроения, которые проявлялись как в резких выступлениях против елки в печати, так и в запретах на устройство елок в учреждениях. Существенных результатов, однако, эти акции не имели: елка к этому времени уже слишком прочно укоренилась на русской почве.

История елки после октября 1917 года

Елка в годы Гражданской войны и послевоенной разрухи

Коренная ломка, которую переживала Россия во время революции и Гражданской войны, не могла не отразиться и на судьбе елки. В эпохи, когда рушится мир со всеми его устоями, люди думают не столько о соблюдении обычаев, сколько о своем физическом выживании. Читая дошедшие до нас дневники времен Гражданской войны, видишь, как часто их авторы не замечая проходят мимо столь значимых для них в прошлом календарных дат либо (реже) останавливаются на них, чтобы выплеснуть на бумагу свои горестные раздумья. «Последний день старого года. Проклятый год междоусобицы и всяких болезней. Где мы — на гребне великих испытаний, или не достигли еще вершины страданий, или еще суждено пережить нам многое, многое…» — пишет Г. А. Князев 31 декабря 1919 года [см.: {196}: 177]. Обрядовая жизнь затухает, а календарное время вместе с его праздничными днями как бы перестает существовать, лишь иногда напоминая о себе неожиданно возникающим особым «чувством праздника»: «Рождество. Пришел домой, переоделся. Несмотря ни на что, чувствуется праздник…» — записывает в день Рождества 1920 года Н. В. Устрялов, которого после революции судьба забросила сначала в Иркутск, а затем в эмиграцию, в Харбин [см.: {469}: 326]. И все же поскольку жизнь продолжается и в экстремальных условиях, то попытка выяснить, что же происходило с елкой в эти годы, имеет свои основания.

Титульный лист и иллюстрация к книге, составленной А. Бенуа и К. Чуковским, «Сборник „Елка“. Книжка для маленьких детей» (Пг., 1918)

Бытует мнение, что советская власть запретила елку сразу же после Октябрьского переворота: «Елки в СССР долгое время были официально запрещены. Говорят, их разрешили уже в тридцатые годы по инициативе Н. С. Хрущева…» [см.: {94}: 37]. Однако это не так. Вначале новая власть на елку не посягала. Писатель и переводчик Н. М. Любимов, учившийся в школе первых послереволюционных лет, вспоминает, что на уроках пения они разучивали вовсе «не революционные гимны, а более соответствующее нашему нежному возрасту», в частности песенку «Елочка, елочка, / Как мы тебя любим!» [см.: {247}: 61]. В 1918 году М. Горький и А. Н. Бенуа подготовили и выпустили в петроградском издательстве «Парус» роскошную подарочную книгу для детей «Елка», оформленную иллюстрациями замечательных художников (А. Н. Бенуа, И. Е. Репина, М. В. Добужинского, С. В. Чехонина, В. В. Лебедева, Ю. П. Анненкова и др.) и включившую в себя произведения М. Горького, К. И. Чуковского, В. Ф. Ходасевича, А. Н. Толстого, В. Я. Брюсова, С. Черного и др. На ее обложке помещен рисунок наряженной елки, вокруг которой в веселом хороводе кружатся Дед Мороз и лесное зверье. На верхушке дерева ярко сияет шестиконечная Вифлеемская звезда.

Поэт и критик Н. Н. Захаров-Мэнский вспоминает, как в декабре 1917 года футуристы устроили елку в Политехническом музее. По всей Москве были развешаны афиши. Собравшаяся публика едва вместилась в огромную аудиторию музея. На эстраду вытащили огромное дерево, которое было увешано бумажными кукишами. Затем поэты читали стихи, после чего организаторы этого мероприятия начали срывать кукиши с елки и бросать их с эстрады в публику [см.: {157}; 527: 48][20].

В первые годы после Октября никаких специальных мер, направленных непосредственно против елки, действительно не предпринималось. А если елка и стала чрезвычайной редкостью, если ее не устраивали в домах, где прежде без елки не проходило ни одно Рождество, то причиной тому были внешние обстоятельства, которые все «сбили и спутали», как пишет об этом Михаил Булгаков в романе «Белая гвардия», повествуя о событиях кануна 1919 года:

Из года в год, сколько помнили себя Турбины, лампадки зажигались у них двадцать четвертого декабря в сумерки, а вечером дробящимися, теплыми огнями зажигались в гостиной зеленые еловые ветви. Но теперь коварная огнестрельная рана, хрипящий тиф все сбили и спутали… [см.: {64}: 251]

Во время Гражданской войны елка была скорее исключением, нежели правилом, и потому, увиденная в доме, она своим напоминанием о прежней, кажущейся невероятно далекой жизни потрясала человека: «Елка, — словно затрудняясь понять, думает герой документальной повести Сергея Спасского, посвященной событиям 1919 года. — Скажите, пожалуйста, елка» [см.: {432}: 67]. Несмотря на материальные и бытовые трудности, в семьях, сопротивлявшихся хаосу внешней жизни, елку все же старались устанавливать и при этом относились к ней с еще большей бережностью и даже трепетностью, нежели в мирное время: она воспринималась как единственная зыбкая связь с прошлой, устойчивой жизнью. В этом следовании традиции проявлялись и стремление хоть ненадолго отвлечься от действительности, отгородившись от страшных событий внешнего мира, и убежденность в том, что семейные устои остались единственной непреходящей жизненной ценностью. «Хорошо. Новый год. Елка. Именно теперь, при всеобщей непрочности, семья становится важной…» [см.: {432}: 35].

В дневнике Корнея Чуковского содержится потрясающая запись, сделанная им на Рождество 1920 года:

Поразительную вещь устроили дети: оказывается, они в течение месяца копили кусочки хлеба, которые давали им [в] гимназии, сушили их — и вот, изготовив белые фунтики с наклеенными картинками, набили эти фунтики сухарями и разложили их под елкой — как подарки родителям! Дети, которые готовят к рождеству сюрприз