Бориса Пастернака в стихотворении «Август»: «Шестое августа по-старому / Преображение Господне» [см.: {323}: VII, 575]. Что будет с Рождеством и елкой после вхождения календарной реформы в жизнь, пока было непонятно.

Вторая, еще более серьезная угроза елке состояла в том, что день Октябрьского переворота стал навязываться народу как начало новой, социалистической, эры. Утверждение системы советских праздников, которые вводились в новый календарь, создавало обстановку временнóго хаоса. Официальная печать давала указания, как следует проводить новые праздники, и делались попытки замещения старых праздников новыми. В 1922 году была проведена кампания за преобразование праздника Рождества Христова в «комсомольское рождество», или, иначе, в «комсвятки». Основание комсомола (первоначально РКСМ) связывалось прежде всего с идеей воспитания молодежи в духе атеистической идеологии. Введение нового календарного праздника под названием «комсомольское рождество» в противовес «поповскому рождеству», как стали называть великий православный праздник, соответствовало идее «подмены» праздников, что, по мнению советских идеологов, могло помочь народу органично перейти на новую календарную систему.

Комсомольские ячейки должны были организовывать празднование «комсвяток» в первый день Рождества, то есть 25 декабря, которое было объявлено нерабочим днем. Мероприятия начинались чтением докладов и речей, разоблачающих «экономические корни» рождественских праздников. Потом шли спектакли и инсценировки, политические сатиры, «живые картины». Комсомольцы читали юмористические рассказы, устраивали игры, пели комсомольские песни на церковные мотивы. На второй день праздника организовывались уличные шествия, на третий — в клубах устраивались маскарады и елка, получившая название «комсомольской елки». Участники елочных карнавалов (в основном это были комсомольцы-пропагандисты) рядились в самые невообразимые сатирические костюмы: Антанты, Колчака, Деникина, кулака, нэпмана, в языческих богов и даже в рождественских гуся и поросенка. Проводились шествия с факелами и сожжением «божественных изображений» (икон). «Комсомольские елки» организовывались и в детских домах.

Создавая новые праздничные ритуалы, советские идеологи стремились использовать элементы традиционных календарных обрядов — как народных, так и церковных. Именно поэтому привившаяся елка и фигурирует на «комсомольском рождестве» как один из его компонентов. В качестве директивы по устройству нового праздника был выпущен сборник «Комсомольское рождество». На предприятиях детские елки организовывались силами профсоюзных организаций. Рассказывая о «комсомольских святках» в Рязани, корреспондент «Правды» цитирует слова председателя завкома одного из рязанских заводов, сказанные им перед Новым годом:

О детской елке подумать надо, и Новый год на носу… Танцульки устраиваем. Вчера одну устроили, на елку детям заработали миллионов 500 [см.: {182}: 4].

Однако благосклонное отношение советской власти к елке продолжалось недолго. Перемены стали ощутимы уже к концу 1924 года, когда «Красная газета» с удовлетворением сообщила:

…в этом году заметно, что рождественские предрассудки — почти прекратились. На базарах почти не видно елок — мало становится бессознательных людей [см.: {505}: 300].

Постепенно завершил свое существование и праздник «комсомольского рождества». Он был раскритикован в прессе как не сыгравший существенной роли в антирелигиозной пропаганде: писали, что «комсвятки» приносили мало пользы, поскольку они были только «антипоповскими выступлениями», в то время как «классовая сущность и контрреволюционность религии» ими не разоблачалась [см.: {101}]. С 1925 года началась плановая борьба с религией и с православными праздниками, результатом которой стала окончательная отмена Рождества в 1929 году. Тогда казалось, что елке пришел конец.

Подробный разговор об этом еще впереди. Пока же обратимся к тем, кто после революции оказался за границей, оторванным от родного дома и знакомой обстановки.

«Стал я безродным, какое же мне Рождество?»: Рождественская елка русских эмигрантов

Все у нас в Рассее лучше.

Е. Н. Чириков. В ночь под Рождество

Небывалый в истории России людской поток увлек за ее пределы людей, долгие годы бережно хранивших память о родине и свято соблюдавших старинные традиции. Рождественская елка, относительно недавно завоевавшая Россию, в среде эмигрантов первой волны оказалась в одном ряду с самыми дорогими утраченными ценностями. Эта странная метаморфоза, произошедшая с елкой, которую еще менее века тому назад называли «немецким нововведением», привела к тому, что именно она, запечатлевшаяся в сознании эмигрантов как едва ли не самое яркое событие детских лет, превратилась в один из главных символов родины, утраченной в результате большевистской революции. Поэтому неудивительно, что воспоминания о России, приобретавшие особенную остроту в дни Великих праздников[21], возрождали в сознании картины безвозвратно ушедшего прошлого — родного дома, родной природы, православных праздников, в первую очередь Пасхи и Рождества с его непременной и столь полюбившейся елкой: «Рождественские праздники были особенно ценны… елкой со всеми ее игрушками и сластями, сусальным дождем и т. д.» [см.: {189}: 74]. Тысячи русских семей, потерявших родину, на старое Рождество с тоской вспоминали лучшие моменты своей жизни, и елка неизменно оказывалась в ряду этих воспоминаний:

Сейчас в центре рождественского веселья, преимущественно в городах, стоит убранная свечами, разукрашенная елка — символ Небесного Света — нашего Спасителя, — писал постоянный корреспондент парижской газеты «Возрождение» В. К. Абданк-Коссовский. — Сияющая огнями елка не потеряла своего обаяния и на чужбине, — она связана невидимыми нитями с нашим милым и невозвратным прошлым [см.: {1}: 22].

…Раскрыв коробку со старыми елочными украшениями, можно неожиданно вспомнить многое…

Сегодня опять, во сне,

Я вспомнил мой первый шаг:

Веселый пушистый снег

И отблеск елки в свечах [см.: {520}: 25], —

подобного рода признания постоянно встречаются в рождественских номерах эмигрантских изданий. Даже своя, обычно с трудом устроенная елочка была для русских эмигрантов лишь «условным символом какой-то другой елки» [см.: {322}: 641], той, которую они знали в России. В печальной «Рождественской думе эмигранта» русская елка воспринимается как пространственно отдаленная от лишившихся родины людей:

Настало Рождество Христово,

А елка наша не готова.

Вдали от нас она стоит

И думу скорбную таит…

………………………………………

Мы ждем, что елочный наш дед

К нам за рубеж проложит след. [см.: {392}: 1]

И. С. Шмелев в книге «Лето Господне», над которой он работал в эмиграции с 1933 по 1948 год, ностальгически восстанавливает в памяти дореволюционное русское Рождество. В его воспоминаниях елка предстает не только как обязательный рождественский атрибут, но и как характерная черта именно русского Рождества, а для писателя — единственно истинного. Русские елки для него несравнимы ни с какими другими:

Перед Рождеством, дня за три, на рынках, на площадях, — лес елок. А какие елки! Этого