– Расскажи про Баренцеву, – попросил Макар.

– Это было… две недели назад, что ли. Я залил платье, когда делал уборку в гостевом коттедже, и стал переодеваться. Мне в мою тупую тыкву не пришло, что могут быть камеры. – Он с досадой постучал себя кулаком по голове. – Она меня спалила. Я без лифчика, кадык наружу… А, вы ведь тоже видели! Она вызвала меня к себе на следующий день. Я приперся, наивный такой, как осел, уши развесил – думал, премию выдадут по итогам хорошей работы. И когда она мне все выложила, растерялся. Идиот! Своими собственными руками ей себя заложил! Дебилушка.

– Вы что-то рассказали ей о себе? – спросил Илюшин.

– Потому и дебилушка, что не рассказал. – Парень выругался. – Как кролик на заклание… Надо было морду ящиком и чесать как по писаному: изображал девчонку, потому что хотел устроиться к вам, надоело вкалывать официантом за копеечные чаевые, а мальчиков вы не брали! Простите, Оксана Ивановна, за обман, готов в любую минуту нацепить штаны и отрастить усы! И катилась бы она тогда куда подальше со своим разоблачением. А я напрочь оцепенел. Как школьник перед учительницей. А потом сам попросил ее: Оксана Ивановна, только родителям не говорите! Идиот… Сам себя принес, разделанного, как цыпленка.

– Как она отреагировала?

– Как рыбак!

– В смысле?

– Как будто у нее блесну повело. Глаза загорелись, вся такая предвкушающе-радостная, нацелилась на меня, взгляда не отрывает, губы облизывает. Спрашивает: как же ты, миленький, дошел до такой жизни? Обращался ли ты к психиатру? И всякое такое начала из меня вытягивать.

– Что еще, например?

Артем вздохнул.

– Постоянно ли я хожу в женском платье или нет. Нравятся ли мне парни или девушки. Буду ли я делать операцию. Мне еще в тот момент надо было сообразить и послать ее прямым текстом! Изучала меня, как лягушку препарировала! Пальчиком тыкала. Ах, посмотрите, как интересно!

– И вы признались, что вам нравятся парни? – полувопросительно-полуутвердительно сказал Макар.

Артем обозлился.

– Нет, блин, не парни! Черепашки ниндзя! Алё, брат, проснись! Я – гей! Конечно признался! Я как размазня перед ней сидел, как будто в башке не мозги, а навоз. Гадал только, выставит она меня или нет, и чем я буду платить за хату!

– Хорошо, хорошо, я понял, – примирительно сказал Илюшин. – Но она ведь вас не уволила, так? Вы продолжили приходить сюда на работу, как ни в чем не бывало.

– Ну да, продолжил… – нехотя сказал Артем.

Его злость разом потухла. И всю энергию, бившую в нем, словно пригасили, накрыв стеклянным колпаком.

– Что было после этого разговора? – подождав продолжения и не дождавшись, спросил Макар.

Тот пожал плечами.

– Ничего. Работал как прежде. Все нормально было.

Макар негромко засмеялся. И Смирнов снова ошибся: вместо того чтобы спросить, что смешного он сказал, только уткнулся взглядом в пол, словно реакция сыщика его не удивила.

– Вы стабильно допускаете один и тот же промах, – мягко сказал Илюшин.

– Чего?

– Ты реально тормозишь, дружище, – подал голос Бабкин.

– В каком смысле?

– Слишком поздно переобулся. Тебя сначала понесло на откровенность от неожиданности, и ты брякнул, что зря ей проболтался… А теперь поёшь, что работал как прежде. Нет, не так! Если «как прежде», что же плохого в том, что проболтался?

Артем исподлобья смотрел на сыщиков и в эту минуту как никогда прежде был похож на хорошенькую и очень сердитую девчонку.

– Вы спохватились в последний момент, что вам нужна линия защиты. – Макар говорил убедительно, доброжелательно. За пять минут до того, как мальчишка оказался в этой комнате, он четко предсказал Бабкину, как тот себя поведет. «Или сразу замкнется, и тогда мы с тобой разговорить его не сможем, он спрячется в своем молчании, как птенец в дупле. Или начнет говорить, на половине пути опомнится и попробует вилять. Это – удачный расклад для нас, но и здесь существует опасность, что он рано или поздно выберет сыграть в молчанку, когда поймет, что зашел в тупик. Наша задача – заставить его трепаться о чем угодно. Хоть врать, хоть петь, хоть читать лекцию о происхождении видов».

– Ваше поведение, кстати, говорит о том, что вы ни в чем не виноваты, – продолжал Илюшин. – Человек, имеющий отношение к исчезновению Баренцевой, не смог бы сначала забыть об этом и откровенничать с нами, а на полпути встрепенуться и сказать себе: что же я делаю! Я же должен молчать! Нет, вы ни при чем.

– Но что-то между тобой и Оксаной произошло, – неторопливо подал свою реплику Бабкин. – Ты что, ее ударил?

Они не отрабатывали с Макаром этот диалог. Сама логика ситуации подсказывала: один выводит на откровенность, и осуществляет это идеальный слушатель, умеющий вжиться в рассказчика и почувствовать его лучше, чем он сам; гениальный эмпат, остающийся при всей своей чуткости человеком, практически лишенным жалости и сочувствия по отношению ко всем, в чью шкуру он влезал; безжалостный насмешник. Второй подбрасывает свои объяснения, как поленья в костер. Парень должен захотеть опровергнуть лживые предположения. Объясниться перед первым, который смотрит внимательно и хорошо, и в серых, как мартовская вода, глазах плещется безграничное понимание.

– Ударил? – взвился Смирнов. – Ты с ума сошел, что ли, дядя?! Я бы здесь после этого минуты не проработал!

– Ну, не знаю… Обидел чем-то!

По его собственному убеждению, мало что Бабкин способен был делать лучше Илюшина. Но вот умение притворяться болваном определенно входило в число его талантов.

Артем посмотрел на эту гигантскую безмозглую тушу почти с сожалением.

– Оксану Ивановну? Обидел? Ты понимаешь, о чем говоришь?

– Мы действительно не понимаем, – сказал Макар. – Объясните нам, пожалуйста. Мы ведь не знакомы с Баренцевой, и все, что мы о ней знаем, нам известно с чужих слов.

Секунду парень колебался. Ему еще можно было отыграть назад, заявить, что они здесь никто, и объяснять он им ничего не будет, и вообще уходит прямо сейчас, только попробуйте остановить! И ушел бы, как нечего делать. И был бы совершенно в своем праве.

Но вопросительный взгляд Илюшина удержал его на месте.

– Она начала со мной играть, – неохотно сказал он.

Бабкин про себя тихо выдохнул. Все, понеслись саночки по горочкам. Мальчишка сел в них сам и оттолкнулся, теперь его не остановить.

– Играть, – повторил Макар.

– Даже не могу нормально объяснить… – Он вдруг покраснел от шеи до кончиков ушей. Бабкин подумал, что если посмотреть сейчас на его макушку, она тоже будет красная. – Входила в комнату, когда я занимался уборкой, и… Как сказать… Прижималась, что ли… Я сначала даже не понимал, что она это специально… – Он потер щеки, как от холода. – Блин, ну как? Входит и грудью трется. Или прикоснется, как будто случайно. И посмеивается… – Его прорвало. – Я сначала делал вид, что ничего не замечаю, просто отстранялся от нее, вроде как она мне мешает, а я весь в работе, мне же нужно по часам все делать, у меня график… А она все откровеннее и откровеннее! Один раз толкнула меня, когда я не ожидал, прямо на постель! Я упал! А она сверху повалилась! Вот вам смешно, наверное… Парни смеялись, когда я им рассказал. А мне, блин, не до смеха!