– Зачем это ты? – растерявшись, спросила я.

– Затем, что ты вечно забываешь зайти в магазин и у тебя всегда пустой холодильник.

– А это что? – я указала на бархатную коробочку и неожиданно воскликнула, решив, что Кронский надумал сделать мне официальное предложение: – Нет, нет, нет! Убери это немедленно!

– Почему? – удивился он. – Ты хоть посмотри.

Я открыла и увидела в прорези бархата золотой ободок… «Точно, кольцо!» – испугалась я, но это оказалась юбилейная монета, изготовленная в честь двухсотлетия А.С. Пушкина.

– Ха! Ха! Ха! А испугалась-то! Думала, кольцо! – заливался Кронский.

– Не удивлюсь, что настоящее кольцо лежит у тебя в кармане, – самонадеянно проговорила я, – а это просто проверка.

– Откуда ты знаешь? – наивно спросил он, но тут же опомнился: – Тьфу ты! Пошли выпьем и мой текст просмотрим, если ты, конечно, не против.

И мы до глубокой ночи работали над началом любовного романа «Лучшего человека нашего времени». Спорили до посинения из-за первых двух абзацев, потом переругались насчет любовных сцен и в конце концов сошлись на том, что имя героини останется прежним, как, впрочем, и два первых абзаца, а подробные эпизоды близости героев Алексей согласился подкорректировать и урезать.

Он уехал от меня около полуночи, и надо сказать, что, сидя рядом со мной за компьютером, вел он себя безупречно и в высшей степени благоразумно, будто между нами ничего никогда не было, будто мы просто давние, хорошие друзья. Лишь выйдя за порог, Алексей обернулся и нерешительно спросил:

– Марусь, можно я как-нибудь к тебе еще заеду? Это ведь мой первый любовный роман. Поможешь?

– Конечно, жалко, что ли! – ответила я, окончательно потеряв бдительность и воспринимая Кронского как друга.

Это его «как-нибудь» произошло буквально на следующий день. И мы снова просидели до ночи над началом его романа – любовные сцены он урезал, но не подкорректировал. Мы снова спорили и ругались – кончилось все тем, что Кронский пообещал приехать завтра ко мне с отредактированным текстом.

Теперь «Лучший человек нашего времени» приезжал ко мне каждый день, и мы вместе работали над его романом.

Сначала я все думала о Власе, меня мучили угрызения совести: «Нехорошо встречаться с Кронским даже по делу. Ведь люблю-то я Власа». Я все размышляла над причиной нашего с ним разрыва… Постепенно образы Алексея и Власа начали перемешиваться в моей голове – я сравнивала их, сопоставляя их душевные качества, и в конце концов нарисовала для себя идеальный образ мужчины, за которого бы не раздумывая вышла замуж: «Если бы в Алексее была та порядочность, верность и немного серьезности Власа, я тут же связала бы с ним свою жизнь. В то же время, если б Влас не был таким зацикленным, пунктуальным и придирчивым, если б ему прибавить капельку легкомысленности и веселости Алексея и если б он понимал меня так же, как «Лучший человек нашего времени» – не обращал внимания на мои плакатики, не бесился из-за того, что я загибаю страницы в книжках, иногда разбрасываю свои вещи и по рассеянности тушу окурки в горшках с его любимыми хамеропсами, я бы тоже думать особо не стала и сочеталась бы с ним законным браком».

Дня через два мысли о Власе посещали мою голову совсем редко, да и то словно по ошибке: будто мысль о нем шла куда-то по своим делам по длинному коридору с множеством кабинетов, где один из них представляла моя голова. «Дай, – думает мысль, – зайду», и тут же вылетает – нет, мол, ошиблась дверью, и дальше почесала.

К концу третьего дня мозг мой выгнал все и вся, на какое-то время оставаясь совсем пустым, после чего «двери» его были открыты только для «Лучшего человека нашего времени» – более того, Кронский переехал туда, словно в новую квартиру со всеми своими «манатками» – достоинствами и недостатками.

Надо сказать, что где-то в глубине души я понимала, что это неправильно и что я снова поступаю глупо. Для того чтобы проветрить голову и выгнать оттуда навязчивые мысли и «наглых квартиросъемщиков», в пятницу, после маминого звонка, которая пришла в ужас от известия о моей развалившейся свадьбе и долго по этому поводу возмущалась, обвиняя сначала меня, потом несостоявшегося жениха и старую склочницу Олимпиаду Ефремовну (в тот момент, когда моя родительница перешла к обвинениям в адрес Мисс Бесконечности, нас разъединили), я решила навестить окончательно утонувшую в любви восьмидесятивосьмилетнюю «Джульетту», которая совсем перестала мне звонить, видимо, всецело поглощенная подготовкой к бракосочетанию – когда я звонила ей сама, она говорила всегда приблизительно одно и то же.

– Маня, мне некогда! Ты нас с Панкратушкой отвлекаешь от важных дел! У нас все в порядке, и нечего трезвонить! – недовольно восклицала она и швыряла трубку. Уж от каких таких важных дел я их отвлекала, оставалось только догадываться.

* * *

Я бесшумно открыла дверь бабушкиной квартиры и с порога увидела престранную картину. В комнате на двух боковых дверцах шкафа висели свадебные наряды престарелых «Ромео» и «Джульетты»: чье-то незнакомое, порядком поношенное белое синтетическое платье в катышках с обстриженным подолом (на сей раз Мисс Бесконечность проявила редчайшую фантазию, искромсав низ в виде волн или закругленных лепестков) и черный выходной костюм Жорика с укороченными брюками (настолько, что их не задумываясь можно было принять за бриджи) и пиджаком с рукавами в три четверти – так, что теперь в длину он, несомненно, впору Панкрату Захаровичу.

«Молодые» не замечали моего присутствия – они были слишком заняты, чтобы обращать внимание на посторонних! Влюбленные сидели за «столом» перед стопкой пожелтевшей бумаги и разноцветными фломастерами, обмотанными черной аптечной резинкой. Жених брал сверху листов десять и отчаянно шлепал по дыроколу кулаком. Испещрив всю поверхность бумаги дырками, он высыпал маленькие кружочки в мешочек, который с необычайной готовностью подставляла ему невеста.

– Чего это вы тут делаете? – наконец спросила я, сгорая от любопытства.

Они вздрогнули, а бабушка со злостью воскликнула:

– Это ты, на, что тут делаешь?! Я тебя звала, на? – в речи отличницы народного просвещения нельзя было не уловить сильнейшего воздействия со стороны искусственного осеменителя коров – теперь и она через слово употребляла частицу, «на», явно пропуская слово, состоящее из таких звуков великого и могучего русского языка, которые я выше в этических целях обозначила, как «икс», «игрек», «и» – краткая.

Мне бы следовало обидеться и уйти, хлопнув дверью, но я снова спросила:

– Так чем это вы занимаетесь?

– К Новому году готовимся, конфетти делаем, на, – деловито ответила она, смахнув со стола несколько кружочков, Панкрат Захарович взял сверху стопки очередную партию бумаги и принялся неутомимо дубасить по дыроколу.

– До Нового года еще больше пяти месяцев! – удивилась я.

– Готовь сани летом, – с мудростью философа проговорила она и от важности надула щеки.