– Нет! – прогромыхала я, и передо мной пронеслись все ужасы минувшей зимы в деревне – Эльвира Ананьевна с детьми, торгующие тухлой селедкой, то, как я чудом унесла ноги от вдовицы, которая едва не поженила нас со своим Шуриком, как я не могла оттуда уехать то из-за лютых морозов, то из-за таяния льдов; многочисленных маминых кошек, на которых постоянно спотыкалась и падала, рискуя переломать все кости, Николая Ивановича, его испепеляющие взгляды, ежевечерние лекции о расположении Полярной звезды на небе, его косноязычные объяснения и однообразные выражения – «Мрак!», «Это ваши трудности!», «Я еще и виноват!», «Чав! Чав!», «Хрю! Хрю!» и прочие. – Ни за что! – отрезала я.

– Ну и глупо, – спокойно ответила мама. – Там сейчас чудесно! Вода в реке теплая, как парное молоко, в лесу полно грибов, малины, черники и земляники! Воздух прозрачен и чист. В огороде, на грядках, чего только нет! И укропчик, и петрушечка, и салат! А сколько в этом году клубники – хоть косой коси!

– Опять врешь? – укоризненно спросила я. – Какая может быть клубника в середине августа?

– Какая же ты глупенькая! Ягоды только краснеть начали! У нас же север! Все созревает намного позже!

– Ну какой север, когда это средняя полоса России!

– Север! – упрямо проговорила она. – Ты что, мне не веришь?! Ягоды только кое-где покраснели! Тебя дожидаются! Они как будто знали, что ты с Власом переругаешься! А закаты! Ты не представляешь, какие в этом году закаты! Какие-то необыкновенные. Солнце гигантским апельсином, причем знаешь, не оранжевым, а бывают такие красные апельсины, сладкие… Так вот солнце красным гигантским апельсином закатывается за горизонт, как глазное яблоко какой-нибудь исполинской рыбы, и небо из чисто-лазурного, безоблачного вдруг окрашивается в плавно переходящие полосы разных цветов – малиновые, искристо-рыжие, алые, нежно-абрикосовые и лиловые. И на фоне этих размазанных, неопределенных полос откуда-то появляются перистые облака самых причудливых форм, подсвеченные в зависимости от расположения их на той или иной полосе. А я сижу в беседке за самоваром, пью мятный чай с пряниками и гляжу на закат. Лиловая полоса темнеет, разливается по всему небу, перемешиваясь с густым благородно-желтым. Становится зябко. Я поеживаюсь и накидываю на плечи тонкую оренбургскую шаль. Вскоре темнеет, одна за другой появляются звезды. Роса на укропе, петрушке и салате переливается бриллиантами в лунном свете, а я иду на речку купаться. Вода в это время суток теплая-претеплая… – Она все говорила и говорила. Я не пыталась ее остановить. Мне было приятно слушать, я даже задремала и увидела в забытьи апокалиптический лилово-желтый закат и гроздья клубники на грядках. Мамаша сегодня была в ударе – даже солнце сравнила с глазом исполинской рыбы! – Поедем, а? – спросила она, описав все прелести деревенской жизни.

– Ну да, приехать-то я туда приеду, а обратно фиг доберешься!

– Это почему? Сейчас ведь лето! Автобусы ходят согласно расписанию. Когда захочешь, тогда и уедешь! Ну? – с надеждой в голосе спросила она.

– Не знаю даже, – почти сдалась я, польстившись на самовар, полосатые закаты и переливающийся в лунном свете укроп на грядках.

– Что тут знать-то! – возмущенно проговорила мама. – Ты замуж быстрее соглашаешься выйти, чем недельку-другую у родной матери отдохнуть!

– Как твой Григорий поживает? – не к месту спросила я.

– Да что ты за человек такой! Нет у меня никакого Григория! – в бешенстве орала родительница. – Поедешь или нет?

– Когда?

– Дня через три, у меня тут еще кое-какие дела, – как ни в чем не бывало проговорила она.

– Поеду, – сказала я, зная заранее, что, согласившись, совершила очередную глупость.

– Вот и умница! – она облегченно вздохнула. – Мать плохого не посоветует. Ну, пока, у меня дел полно, я тебе позвоню.

Стоило мне прочесть две страницы романа, как снова: дз… дзззззззз……

– Мань, привет, до тебя не дозвониться! Ну, когда ты нас с Икки помиришь? Я был у врача, у меня все в порядке, я здоров, и предохранительный период давно закончился, – гнусавил Овечкин.

– А почему бы тебе самому с ней не помириться?

– Робею, – ответил он и запыхтел в трубку.

– Ты знаешь, где находится «Эбатов и К*»?

– Конечно! – без задней мысли воскликнул он.

– Откуда? Значит, ты следил за Икки?

– Ничего не следил, просто пару раз приехал на нее издалека посмотреть. Скучаю я.

– Ладно, подъезжай завтра к аптеке без пятнадцати три. Только внутрь не заходи, дождись меня.

– Хорошо! Спасибо тебе, Мань! Ты!.. Ты!.. – Овечкин не мог найти слов благодарности.

– Я поняла. Пока.

Я решила поговорить еще с одним человеком и вплотную заняться чтением – этим человеком был бывший бабушкин ученик.

– А-алле-е? – вопросительно раздался в трубке женский голос.

– Иннокентий, – неуверенно проговорила я.

– Ой! Это я, Магья Лексевна!

– Ты еще не передумал работать конструктором на сверхсекретном предприятии по изготовлению микроторпед по точному и мгновенному поражению целей противника?

– Не-е, я все вгемя ждал вашего звонка.

– Тогда давай встретимся завтра у метро…

– Не-е, можно я к тому углу подойду, где вы меня обескугажили?

– К какому углу? – спросила я, но тут же поняла, что он предлагает встретиться около моего дома. – Хорошо, подходи в полтретьего и не опаздывай.

– Не опоздаю – я габочий человек! – Он во второй раз прокричал эту фразу нагло, с презрением к окружающим.

После этого я до часу ночи редактировала текст, изредка меняя слова местами. «В общем-то неплохо, – решила я, дочитав его до конца. – Сейчас отправлю его Любочке по электронной почте – и баста, я свободна!»

Я подсоединилась к Интернету, но нигде не могла найти ее адреса. Звонить Любочке домой в час ночи – это верх неприличия и неуважения. Не узнавать же у Кронского! Причем где-то этот адрес должен быть у меня записан. Только вот где? Конечно, можно было бы подождать до утра, позвонить в редакцию и узнать адрес, но мне приспичило избавиться от текста сейчас – когда я сдаю очередной роман, я словно сбываю его с рук и перестаю о нем думать.

Я перелистала записную книжку – нет, перерыла все ящики стола – нет, обшарила карманы одежды – тоже нет, принялась вытряхивать все сумки – и вдруг из одной вылетели бабушкино письмо к президенту, которое она просила меня отправить в день «освобождения» Михаила (над которым Иннокентий, запустив пятерню в свои буйно и беспорядочно растущие волосы, с большим энтузиазмом чесал голову, изгоняя «пегхоть»), и клочок туалетной бумаги, на котором был написан Любочкин электронный адрес. Почему он был написан на туалетной бумаге? При каких обстоятельствах? Убей – не помню.

Я отправила роман и принялась читать письмо, в котором Мисс Бесконечность слезно просила президента Российской Федерации освободить Раечку хотя бы на день от своих прямых обязанностей и направить к ней по причине того, что старушка истосковалась по этой удивительной, отзывчивой, бескорыстной женщине. В середине письма моей рукой были написаны названия препаратов от импотенции: «Чих-пых», «Суньмувча» (китайское), «Трик-трах» (наше) и телефоны, по которым об этих лекарствах можно узнать все в любое время суток. Далее бабушка просила президента прибавить ей пенсию по причине того, что она тыловик и коренная москвичка.