Шутка была не очень, но Меф засмеялся. Раз Даф шутит –значит, она уже не плачет. А это хорошо. Спасибо тебе, дорогая чашечка!

Буслаев вновь неосторожно попытался коснуться руки Дафны идопустил ошибку. Преждевременно.

– Не трогай меня! – крикнула Даф. – Тоже мне, глина нашлась!Хорохорится! У тебя никакого движения! Ты не меняешься! Сколько я с тобойбьюсь, ты такая же чурбашка! Иногда мне кажется: я работаю при тебе не добром,а наименьшим злом!

– Хорошо, хорошо, – миролюбиво сказал Меф.

Он сел на стул и, не пытаясь больше никого ни в чемубеждать, стал пальцем двигать по столу пустую тарелку.

Дафна постепенно успокаивалась. Вначале она ходила покомнате и что-то говорила. Потом поймала Депресняка и вытолкнула его вфорточку. Это был уже хороший знак. Когда человек начинает делатьконструктивные вещи, пусть даже самые простые – значит, он остывает. Или напути к этому.

Через некоторое время Дафна мысленно связалась с Эссиорхом иполучила от него подтверждение, что да, отказаться от схватки с Ареем Мефу неудастся. Слишком долго Арей был для Мефа кумиром, слишком долго Меф подражалему и смотрел в рот. Невозможно шесть лет прожить с кем-то в одной квартире,чтобы не отдать этому кому-то и ключа от нее. Куда бы ты ни пошел – твое злопойдет за тобой. Спрятаться от него невозможно. Единственное, что остается –это повернуться к нему лицом и сразиться.

* * *

Поздним вечером в общежитии озеленителей Меф, упрямо бормоча«roverso ridoppio» и «dritto ridoppio», отрабатывал атаки слева и справа ввосходящих ударах. Дафна же, сама толком не зная зачем, ковыряла в сахарницеслипшийся сахар. Меф вечно забывался и брал его мокрой ложкой.

В дверь постучали. Дафна открыла. Она была убеждена, что этососедка Фатима, которая часто просила то сковороду, то утюг, то фен. Причемпросила обычно поздно вечером, около двенадцати, а возвращала рано утром, часовв шесть-семь. Порой Дафна думала, что лучше бы Фатима не была такойобязательной и оставляла все эти утюги себе. Ну или, допустим, когда-нибудь быспала.

Но это была не Фатима, а Евгеша. Грустный, вытянувшийся,несколько похудевший, но все же вполне себе мошкинский. Он стоял в дверях изаглядывал, имея такой вид, словно ожидал, что его прогонят. Как всегда, Евгешабыл похож на выросшего щенка крупной собаки – кавказской овчарки или московскойсторожевой – которая все еще, по старой привычке, боится мелких собачек иподжимает хвост, стоит кому-нибудь на нее гавкнуть.

Мошкина не прогнали, и Евгеша воспрянул.

– Добрый вечер! Я же соскучился, да? – спросил он.

– Тебе виднее, – сказал Меф, переставая подрезатьвоображаемому Арею коленные сухожилия и вытирая со лба пот.

Дафна сердито наступила Мефу на ногу. Кому это виднее?Нечего издеваться над человеком!

– Ты когда-нибудь перестанешь расти? – поинтересовалась онау Евгеши.

Мошкин этого не знал.

– У меня папа крупный. А прадедушка вообще богатырь.Говорят, двухкамерный холодильник один втаскивал на восьмой этаж. И это вшестьдесят лет.

– Я плохо знал твоего прадедушку. У нас были разныеинтересы, – сказал Меф и торопливо отступил, спасая от Дафны уже отдавленнуюногу.

– Прости, Жень! Не обращай на него внимания! Он тут двастула разрубил и самоутвердился! – сказала Даф.

Евгеша вздрогнул. Слово «Жень» для него было словом особого,фактически нереального доверия. Вроде как для волка разрешить погладить себя поживоту.

– Ага. Я очень крутой, – согласился Меф, которому хотелосьзадирать Мошкина. – Ну как, Жентос, выучился на полиграф полиграфыча? Нравитсятебе там?

Мошкин заметался. Спрашивать, нравится ему что-то или нет,всегда было запрещенным приемом.

– Ну вообще ничего… Только они там странные все какие-то! –выдавил Евгеша. – Особенно девушки. Фыркают все время, как лошади. Спросишь: «Унас история книгопечатания, да?» – и они сразу «фырк!». Одна только добрая.Опекает меня. Булочки дает. В библиотеку меня записала. Записала же, да?

– И не фыркает, нет? – коварно уточнил Меф.

Мошкин моргнул.

– Она хорошая. Правда, очень хорошая! Помогает мне,объясняет. Меня же по блату пристроили. Для меня половина предметов – темныйлес. Скажут, допустим, «префикс» – а я думаю полчаса, кто это такой, – сказалон честно.

Мефу стало совестно. Поднимая руку, чтобы вытереть запястьемлоб, Буслаев увидел деревянный меч. Одному тренироваться трудно, Даф ему помочьне может, а к Арею он уже не пойдет. Только единственный раз, в самом конце.

– Ты еще не разучился работать шестом? – спросил он уЕвгеши.

Мошкин покачал головой.

– Я иногда в лес иду или на стройку забираюсь. Привычка жеосталась, да? – признался он застенчиво.

Вместо ответа Меф сунул руку за шкаф, пошарил и бросил емупыльный шест. Мошкин, поймав, привычно взвесил его в руке и скользнул взглядом,знакомясь. Стирая пыль, неспешно провел ладонью, запоминая каждую неровность.Потом чуть присогнул колени и кивнул, показывая, что готов.

Даф вздохнула. Она уже поняла, что, если срочно не натянет вобщежитии пятого измерения, вскоре в ее комнате не останется ни одногонеразрубленного стула и ни одного целого стекла.

* * *

А в это время, только в центре Москвы, в дверь комнаты,которая находилась в подвале Большой Дмитровки, 13, тоже постучали. СтучалаВарвара.

Дверь оказалась незапертой.

Арей сидел на стуле спиной к ней и рассматривал нечто,лежащее у него на ладони. Услышав за спиной шаги, он сжал пальцы.

– Эй, вы тут? – окликнула Варвара. – Я хотела сказать, чтоне собираюсь тут дольше жить! Пойду обратно в переход! Там хоть и машины надголовой, зато крыша никуда не едет. Так что забирайте ключи от ваших разбитыхтачек. Я ушла!

Мечник молчал. Варвара сообразила, что он ее даже не слушал.

– Глухарем прикидываемся? А я тогда как попугайчик будуповторять одно и то же! – прищурилась она. – Не хочу тут жить! Не хочу! Нехочу!

Стул скрипнул. Арей повернулся к ней.

– Что такое? – спросил он резко.