его пациенты дарили ему самое ценное, что у них было, – маленькую частичку своей частной жизни, своего внутреннего пространства, которое они смогли сохранить. Изготовленный вручную, придуманный и исполненный коллективно и при этом состоящий из плодов индивидуального воображения, этот миниатюрный предмет, переданный в дар ему – а через него его сыну и нам, – заключает в себе не только их подписи, но и их телесные отпечатки. Посредством такого сложносоставного акта передачи миниатюра оказывается крошечным средоточием частной жизни, в данном случае разделенной с другими и бросающей вызов удушающей и мертвящей власти государства.

Наряду с другими сохранившимися рисунками и гравюрами из Вапнярки, книжка Кесслера помогает нам представить себе культурную деятельность заключенных лагеря во всей ее сложности как способ духовного сопротивления дегуманизации заключенных со стороны их тюремщиков и отчаянию из-за распространения неизлечимой болезни. В этом смысле книжка Кесслера снова оказывается близка поваренной книге из Терезина. В Терезине, где занятия искусством были разрешены и даже поощрялись администрацией из пропагандистских соображений, сборник рецептов, тайно составленный женщинами-заключенными, был примером отказа играть по правилам, установленным нацистской администрацией, и сопротивления им.

Кроме того, миниатюрный размер книжки из Вапнярки связан с другим примером миниатюризации, о котором несколько заключенных лагеря рассказывают в своих мемуарах: с общими письмами, которые узники тайно переправляли на волю. Вот как об этом рассказывает Матей Галл:

На что похожи наши письма? Обычный лист бумаги складывали так, чтобы получились двадцать четыре квадратика по сантиметру каждый. Каждый квадратик нумеровали с обеих сторон, а каждый из нас получал секретный номер, связанный с номером одного из квадратов и номером соответствующей семьи. Мой номер был 14. Когда курьеру удавалось благополучно доставить сложенный и хорошо спрятанный лист бумаги, письмо разрезали на квадраты и каждый получал свое сообщение16.

Получив в дар свою книжку, Артур Кесслер, несомненно, вспомнил о миниатюрных письмах, которые он писал так же, как остальные заключенные. Нам размер книжки тоже помогает зрительно вообразить эти коллективные письма и прекрасно продуманный процесс их составления. Возможность представить себе активную культурную жизнь лагеря или же технологию пересылки писем превращает книжку Кесслера и ее рисунки в точки памяти, которые соединяют пласты времени и опыта, отделяющие нас от прошлого.

Но как мы уже видели, миниатюрность может свидетельствовать и о куда более важных вещах. Размер книжки отражает минималистичность магистрального сюжета, связывающего все семь серий рисунков. Как это ни парадоксально, быть может, лишь через минимализм и миниатюризацию заключенные могли выразить огромность своего опыта. Как в случае рецептов из Терезина, буквально только из ряда вон выходящие примеры позволяют представить себе масштаб уничтожения, его тотальность, разрушение как индивидуального, так и коллективного начал, которые представлял собой Холокост. Глядя на рецепты из Терезина и миниатюрные рисунки из Вапнярки, мы можем представить себе, как Энни Штерн читала книгу, переданную ей матерью, как она отыскивала скрытые знаки, сообщения и объяснения, – значения, выходящие далеко за рамки обычных рецептов. Мы можем попытаться представить себе, что чувствовали люди, получая крошечные письма от родных из Вапнярки, как это делала Джудит Кесслер, жена Артура. Какими немногословными должны были быть эти послания и насколько богатыми и многозначными они становились при прочтении! Рецепты из Терезина и книжка из Вапнярки требуют от нас одинаково тщательного и многостороннего чтения. Места так мало, что каждая строчка, каждое слово могут оказаться ключом. В таком контексте самые незначительные, почти незаметные пометки и различия становятся сверхвидимыми и диспропорционально значимыми.

Похожее колебание между невидимостью и сверхвидимостью отличает тему гендера в связи с геноцидом: кажущаяся незначительность делает ее особенно значимой и важной. Как отношение фигуры и фона на картине или колебание между схематичными фигурками и объемными изображениями персонажей, оно оказывается значимым, осязаемым, только чтобы снова отойти на второй план, уступив место другим темам и проблемам. Рецепты из Терезина и рисунки из Вапнярки становятся, таким образом, чем-то большим, чем микромиры и символические отражения лагерей, где они появились на свет, – это отражения самого процесса прочитывания гендера в контексте катастрофы. Как точки памяти они действительно дают возможность перешагнуть сквозь время и пространство – через несопоставимость гендера с Холокостом, его колебание между передним планом и фоном, его считываемости и несчитываемость.

Миниатюра, пишет далее Стюарт, представляет собой сон наяву, через который «мир вещей может открыться, показав тайную жизнь… жизнь внутри жизни»17. Но этот миниатюрный памятный альбом, отпечаток, переживший смерть тех, кто столько об этом рассказал, очень неохотно раскрывает свои секреты. Чтобы расшифровать один только секрет обложки, приходится использовать яркий свет, увеличительные стекла и проявить немалое упорство – и когда нам это удается, книга действительно открывает свою тайну. Оказывается, что слово Causa, составляющая часть названия книжки, это вовсе не румынское слово; до того как некоторые буквы поблекли или стерлись, название выглядело так: «Dr. Honoris Causa, Vapniarca, 1943» (ил. 7.11).

7.11. Dr. Honoris Causa, Vapniarca, 1943. С разрешения фотографа, Лео Шпитцера

И как только обложка книги оказывается читаемой, она сама становится сверхвидимой, являя глубины иронии и несовместимости, определяющие саму ее структуру. Сквозящая тут ирония особенно очевидна тем, кто имеет опыт академической жизни. Ведь этим подарком пациенты награждают Артура Кесслера званием почетного доктора своего концентрационного лагеря! Когда загадка обложки разгадана, значение книги как простого подарка заменяется ее функциональным смыслом знака отличия – это своего рода ироническая похвальная грамота, украшенная завитыми лентами из обычных шнурков. Но этот знак отличия заключен не в почетном официальном дипломе. Вместо этого он заключен в графическую форму, в маленькие частные рассказы пациентов доктора Кесслера о встречах с ним. Миниатюрная форма, противопоставленная высокопарному заглавию, подчеркивает несопоставимость, с одной стороны, занятий искусством, примеров доброты, милосердия и дружбы и, с другой, жизни в концлагере среди лишений и страданий. Это противопоставление, когда мы оказываемся в состоянии разглядеть его, становится невероятно пронзительным. Punctum заключается здесь не в деталях, но именно в этой несоизмеримости, указывающей в свою очередь на другие несоизмеримости – утверждения человечности перед лицом лишений и дегуманизации, усмирения голода мечтами о еде, обнаружения гендерных свойств в контексте потери человеческих.

Но держа на ладони эту книжку – свидетельство из концлагеря Вапнярка – и настойчиво вглядываясь в изображения на ее страницах, мы можем сделать еще больше. Мы можем вспомнить тех, кто создал эти произведения, и подчеркнуть и передать дальше их мужество, настойчивость и целеустремленность в совместном труде. И все же только отдав себе отчет в дистанции, которая отделяет нас от них,