в слоях смыслов и множественности рамок истолкования, которые выстроили между нами прошедшие с тех пор годы, повлиявшие на нашу интерпретацию, только тогда мы сможем надеяться получить от них те свидетельства, которые они хотели бы нам передать.

Часть III

Коннективные истории

Глава 8

Объекты возвращения

Эдек вновь принялся копать. Он копал и копал. Половина фундамента дома уже была на виду. Эдек опустился на колени и копал дыру в самом основании фундамента. Неожиданно он застыл.

– Кажется, я нашел что-то.

Все столпились вокруг… Эдек засунул руку под фундамент и стал шарить там пальцами. Он лежал, прижавшись к земле всем телом.

– Есть, достал, – сказал Эдек едва слышно. Он вытащил из раскопа маленький предмет и стал отчищать его поверхность от грязи. Старик и женщина попытались придвинуться поближе.

– Что он достал? Что достал? – проговорила старуха…

Эдек поднялся. Ему наконец удалось очистить свою находку, и Рут смогла ее разглядеть. Это была маленькая, проржавевшая плоская жестянка.

– Я нашел ее, – сказал Эдек и улыбнулся.

– Лили Бретт. Слишком много мужчин

В финале романа Лили Бретт «Слишком много мужчин» Эдек и его рожденная в Австралии дочь Рут снова возвращаются на Камедульскую улицу в городе Лодзь, где Эдек провел детство и юность в 1920-х и 1930-х годах. Они уже бывали там неоднократно и каждый раз обнаруживали какие-то новые предметы, служившие ключами к прошлому Эдека и его семьи. Рут отправилась туда сама, чтобы купить чайный сервиз и другие бабушкины личные вещи, которые пожилая пара, проживающая в бывшей квартире Эдека, выставляет перед покупательницей в медленном и эмоционально мучительном процессе вытягивания из нее денег. Но после путешествия из Лодзи в Краков, а потом в Аушвиц, где Эдек и его жена Рушка выжили в годы войны, Эдек настаивает на возвращении в Лодзь, на Камедульскую улицу, чтобы отыскать еще один предмет, чрезвычайно для него ценный. «Они что, нашли золото?» – продолжают спрашивать соседи: нынешние жильцы его квартиры уже обыскали каждую пядь земли и ничего не нашли. Но Эдеку на его счастье повезло: он все-таки находит свой драгоценный предмет, пролежавший долгие годы в земле, – это «маленькая, проржавевшая плоская жестянка»1.

8.1. Браха Лихтенберг-Эттингер, изображение № 5 с выставки «Материнский язык – пограничные условия и патологический нарциссизм» («Mamalangue – Borderline Conditions and Pathological Narcissism»). С разрешения Брахи Лихтенберг-Эттингер

И только позднее, уже в гостинице, Эдек открывает выкопанную жестянку. Рут «почувствовала страх на губах, в горле, в легких и в животе. <…> В жестянке лежал только один предмет. Эдек достал его оттуда. Это была фотография. Маленькая фотография… Это была фотография ее матери… На руках у Рушки был младенец. И этим младенцем была Рут… „Он похож на тебя, – сказал Эдек. – Но это не ты”. Рут стало не по себе» (518). Эдек рассказывает Рут историю ее предков, которую она никогда раньше не знала. После освобождения Эдек и Рушка смогли отыскать друг друга, и в немецком лагере для перемещенных лиц в Фельдафинге у них родился мальчик. Он родился с пороком сердца, требовавшим специального лечения, которого двое лишенных гражданства бывших узников Аушвица не могли ему обеспечить. По совету врача они приняли мучительное решение отдать ребенка на усыновление богатой немецкой паре. Прежде чем расстаться с сыном, Эдек сделал его фотографию. Но Рушка «очень рассердилась. Она сказала, что, если мы собираемся отдать его и он перестанет быть частью нашей жизни, зачем же мы будем притворяться, делая эту фотографию, что он часть нас… Мама велела мне выбросить фотографию. Но я не хотел этого делать» (524). Эдек отдал фотографию двоюродному брату Гершелю, который возвращался на Камедульскую улицу, считая ее «все же в большей степени своим домом, чем эти бараки» (525). Гершель взял фотографию с собой, но, поняв, что этот дом уже никогда не будет снова принадлежать ему, закопал ее во дворе под флигелем, прежде чем вернуться в лагерь для перемещенных лиц.

«Слишком много мужчин» относится к жанру, который в последние годы стал все заметнее преобладать в художественной литературе о Холокосте. Это роман возвращения, в котором выжившие жертвы Холокоста в сопровождении своих выросших детей возвращаются в свой прежний дом в Восточной Европе или же дети выживших возвращаются, чтобы найти дом родителей и «пройтись там, где те когда-то гуляли». Воспоминания детей выживших преобладают в романах такого рода, но «Слишком много мужчин», как хороший с художественной точки зрения текст, дает отличную возможность рассмотреть особенности сюжетов о возвращении, которые обычно держатся на изображениях и предметах, опосредующих собственно событие возвращения2.

Рассказ о возвращении – это сюжет о поиске, всегда обещающий обретение искомого и всегда обманывающий ожидание. А потому находка жестянки и фотографии ребенка представляет собой редкий в этом жанре момент просветления. И все же, возможно, довольно характерным образом этот момент обнаружения искомого и вознаграждения ожиданий нужен лишь для того, чтобы поставить целый ряд новых вопросов, отодвигающих даже намек на сюжетное завершение. Почему, если ребенок Эдека родился после освобождения в Германии, эту фотографию отвезли на Камедульскую улицу в Лодзь, чтобы там закопать? И почему Эдек тратит столько денег и сил, чтобы еще раз вернуться в свой прежний дом и отыскать фотографию? Если она так важна для него, почему он не выкопал ее при первой же поездке? Чего он ждал? Романы возвращения – и «Слишком много мужчин» не исключение – обычно изобилуют такого рода неправдоподобными деталями. Что столь уж принципиально нового узнает о своих родителях и о себе Рут, когда отец откапывает фотографию ее потерянного брата? Что эти повествовательные разрывы и несообразности говорят нам о нуждах и порывах, заставляющих представителей разных поколений возвращаться, и о сценариях межпоколенческой передачи опыта, которая реализуется в этих возвращениях?

В этой главе я хотела бы рассмотреть роман Бретт в сравнении с двумя другими произведениями, которые объясняют несообразности, неправдоподобные и невозможные повороты сюжета и разорванные мотивы, характеризующие порыв вернуться домой и то, как он реализуется в тексте и визуальном материале. Я хотела бы обратиться к роману «Возвращение в Хайфу», написанному в 1969 году палестинским писателем Хассаном Канафани (в центре этого романа не Холокост, а Накба), и работам из серии «Эвридика» Брахи Лихтенберг-Эттингер, израильской художницы, чьи родители пережили Холокост. Три этих произведения позволяют нам взглянуть, в частности, на роль,