– О! – воскликнула королева. Она явно была в восторге. – Так вы полагаете, что это Джеймс убил вашего мужа? Ну-ка, братец, скажите нам, где вы тогда были?

Лицо Морэя выразило такое бешенство, глаза метали такие молнии, что он, пожалуй, мог бы сбивать ими ворон с неба.

– Я был с вами, сестра, как вы и сами отлично знаете.

– Ничего я не знаю. Вы были в Холируде, верно, но вы вполне могли выйти и потом зайти обратно.

По ее лицу и голосу невозможно было понять, помнит она, действительно не помнит или просто наслаждается возможностью подразнить своего брата.

– Я помню, – сказала Мэри Ливингстон. Мы все повернулись и воззрились на нее. – Ну, правда, помню. – Вид у нее был упрямый. – Никто из нас не спал из-за слишком громкого пения волынок. Я стояла рядом с лордом Джеймсом – тогда он, конечно, не был еще графом Морэем – и помню, как он сказал, что из-за волынок он едва слышит, как колокола бьют полночь – третью стражу.

У Мэри Ливингстон не было причин лгать. То, что она сказала, снимало подозрения с графа Морэя, но не замешана ли в убийстве Александра его мать? Будь леди Маргарет на тридцать лет моложе и на несколько дюймов выше, я бы заподозрила, что она могла сама нанести роковой удар. Однако факт оставался фактом – при ее возрасте и росте она не могла сама быть убийцей, а если бы она воспользовалась услугами наемного головореза, то у него был бы обыкновенный кинжал, без золота и драгоценных камней.

– Я прошу вас простить меня, милорд Морэй, – сказала я. – Мадам, если вам будет так угодно, я удалюсь.

– Нет, нет, – отвечала королева. – Если гордость моего брата уязвлена тем, что ему пришлось честно ответить на ваши вопросы, то пусть удаляется он. Подойдите поближе, Марианетта, и спойте вместе с нами. У вас приятный голос и к тому же достаточно низкий, чтобы исполнить партию альта.

Граф Морэй встал со своего кресла и молча покинул комнату. Я смотрела, как он выходит, не испытывая никаких чувств, только констатируя про себя:

– Итак, Морэй и Роутс исключаются. Леди Хантли поручилась за мужа и сына, впрочем, сейчас оба они мертвы. Теперь надо проверить англичан и французов. Теперь обязанности бедного мастера Уэдерела исполняет сам мастер Томас Рэндольф. Что до Блеза Лорентена, то он наемник и может работать на кого угодно. И еще есть Шастеляр – распевая на два голоса с королевой, он все время смотрел на меня, и в его темных глазах читалась железная решимость.

Он был в Эдинбурге в ту ночь, когда убили Александра – он приехал вместе с королевой, в свите монсеньера де Дамвиля. Какое-то время он пробыл в Шотландии, потом уехал обратно во Францию, но затем вернулся – зачем? Не агент ли он гугенотов, как предположил Нико? Во всяком случае, я ни разу не видела его на мессе.

– Вы нажили себе врага, мистрис Ринетт, – заметил Никола де Клерак. В его тоне прозвучали шутливые нотки, но лицо его было напряженно-внимательным и серьезным. Я видела у него точно такое же выражение, когда у меня была горячка, но не могла припомнить, с чем оно было связано.

– Ерунда, – сказала королева. – Марианетта находится под моей личной защитой. А теперь давайте споем все сначала.

Все святки я как могла старалась восстановить силы. Тем временем благосклонность королевы к Пьеру де Шастеляру возросла неимоверно; между тем мастер Нокс яростно обличал с амвона грехи двора: танцы, музыку, похоть и, наконец, мерзость, коей является католическая месса. И чем яростнее были эти обличения, тем больше часов королева демонстративно проводила с Шастеляром, кладя его стихи на музыку, танцуя с ним, прижимаясь щекою к его плечу. Никто не удивился, когда в канун Крещения именно ему достался тот кусок пирога, в который был запечен боб, и на него надели корону короля всех зимних празднеств.

Сразу же пошли толки, что он мечтает стать также и королем Шотландии, что, разумеется, было сущей нелепостью. Королева все еще вела переговоры с королем Испании о браке с его несчастным безумным сыном; во Франции ее дядья Гизы прочили ей в мужья двенадцатилетнего французского короля Карла IX, получив для этого от папы соответствующее разрешение на ее брак с деверем; Никола де Клерака она спешно отправила в Австрию, дабы он обсудил условия ее союза с братом австрийского императора эрцгерцогом Карлом Австрийским; без Нико двор стал куда скучнее. Между тем пришли письма и подарки от овдовевшего герцога Феррары, который встречался с королевой во Франции и восхищался ею и сестра которого была замужем за любимым дядей королевы герцогом Франсуа де Гизом. Все это, конечно, было очень хорошо, но эти короли и герцоги были далеко, а Шастеляр находился под рукой, красивый, очаровательный и к тому же пишущий стихи. Само собой, королева всего лишь забавлялась и к тому же бросала дерзкий вызов мастеру Ноксу, но можно ли было винить беднягу Шастеляра за его несбыточные мечты?

Так прошло Крещение и Сретенье Господне. В Эдинбурге стоял лютый холод, и все было серо – небо, залив Ферт-оф-Форт, дома, остроконечные башни церквей, высящаяся за Холирудом громада Трона Артура[62] и Эдинбургский замок, стоящий на своей скале на противоположном конце Хай-стрит. Когда спускалась ночь, весь город становился аспидно черным, лишь кое-где виднелись редкие искры света.

Я тосковала по Грэнмьюару. Тосковала по Майри. Каждый день я мысленно взвешивала две вещи, которые больше всего желала: что важнее – поимка убийцы Александра или Грэнмьюар и Майри? Каждый день меня одолевали сомнения – не уподобляюсь ли я моей матери, покинувшей меня, чтобы провести остаток жизни во французском монастыре, молясь за душу моего отца? Но я, по крайней мере, говорила я себе, когда-нибудь увижу Майри снова.

Я чувствовала, что граф Морэй зорко наблюдает за мною, ожидая случая отомстить.

Мне все больше и больше не хватало Нико.

Однажды поздним февральским вечером я была в опочивальне королевы, насыпая в ее сделанную из серебра и меди грелку горячие угли из камина. Каким-то образом это сделалось моей ежедневной обязанностью, чему я была рада – ибо я радовалась любому теплу; к тому же это каждый день давало мне несколько минут уединения. Я была благодарна Дженет и Уоту за то, что они охраняют меня все то время, когда я свободна от роли фрейлины королевы, но я понимала – для них это так же утомительно, как и для меня. Поэтому я дорожила этой вечерней четвертью часа, когда я, наконец, могла побыть одна.

Конечно, если не считать Сейли. Когда я начала водить грелкой по простыне и пододеяльнику на постели королевы, он вдруг заскулил. Я удивилась. Он редко скулил или лаял – манеры у него были лучше, чем у многих придворных.

– Сейли, – сказала я, – замолчи.

Он опять заскулил, потом один раз гавкнул, засунув нос под кровать королевы. Я подумала, что там притаилась крыса или мышь – и те, и другие во множестве набежали во дворец, спасаясь от зимних холодов.

Подойдя обратно к камину, я поставила грелку на подставку и взяла кочергу, чтобы пошарить под кроватью. Когда я снова повернулась, у кровати стоял поэт Шастеляр, полностью одетый в рейтузы, рубашку и роскошный бархатный камзол, с висящим на поясе кинжалом. Сейли его, разумеется, знал и сейчас был доволен тем, что сумел выгнать его из его укрытия.