– Сьёр Пьер, – сказала она, – как вы попали в этот чулан?

– Тут есть лестница, – отвечал он. Лицо его было бледно, голос дрожал. Чего же потребовал от него хозяин, которому он служит, и кто он, этот хозяин, если Шастеляр второй раз посмел войти в спальню, занимаемую королевой? – Она ведет прямо на берег моря. Я следовал за вами из Эдинбурга и дал слуге Мелвила серебряный пенни, чтобы он показал мне дорогу.

– Нынче утром я приказала вам покинуть пределы Шотландии, – промолвила королева. Голос ее звучал мягко. Она немного наклонила голову в сторону, приняв свою излюбленную обольстительную позу. Даже при всей скромности ее сорочки все в ней дышало чувственностью. – Я сказала вам, что забуду вашу дерзость и дам вам возможность уехать. Вы разбиваете мне сердце, сьёр Пьер, когда, желая меня, осмеливаетесь ослушаться моего приказа.

– Вы думаете, я здесь, потому что желаю вас? – хрипло проговорил он. – Уверяю вас, что это не так. Я желаю не вас, а мадам Лесли.

Я не увидела первую реакцию королевы на его слова, и это, пожалуй, было к лучшему. Шастеляр шагнул ко мне, сжал мое запястье и втащил меня в чулан. Оружия у него не было – по-видимому, гвардейцы королевы отобрали у него кинжал и шпагу, когда схватили его прошлой ночью. Я отбивалась от него изо всех сил – пинала его, всаживала каблуки в его ступни, пыталась выцарапать ему глаза. Он оттолкнул меня, и я бы упала в узкий лестничный пролет, не успей я схватиться за оба края дверного проема. Он снова толкнул меня вниз, и я попятилась на несколько ступенек. Я все еще была слаба после долгой горячки, вызванной «новым знакомым», и не знала, как долго смогу продолжать ему сопротивляться.

– Я знаю, кто убил вашего мужа, – произнес он грубым, громким шепотом. – Пойдемте со мной, отдайте мне ларец – и я назову вам его имя.

– Что?!!

– Я знаю, кто убийца. Я скажу вам, кто это.

– Я вам не верю.

– И тем не менее… – он крякнул, когда я ткнула его локтем в ребра. – Я говорю правду. Вы видели его кинжал? У него рукоять в виде головы сокола.

Я перестала отбиваться. Мэри Ливингстон душераздирающе вопила. Леди Морэй, истошно визжа, звала своего мужа. Мэри Ситон рыдала. Даже Сейли выл как безумный. Королева – ее голоса я не слышала вовсе.

– Говорите – кто он? – яростно вскричала я.

– Только после того, как вы отдадите мне ларец.

– Я покажу вам, где он. Но вы должны сказать…

На узкую лестницу, топая сапогами, ворвались два стражника. Они схватили Шастеляра за руки и шею и потащили его наверх, в чулан. Нет, я не могла потерять эту возможность узнать правду, только не сейчас, когда я была так близка к разгадке. Я торопливо взбежала вверх по ступенькам, крича:

– Скажите мне сейчас! Скажите!

Поэт, которого стражники грубо волокли наверх, скорее всего, даже не услышал меня.

Между тем в опочивальне королевы уже командовал граф Морэй.

– Ради Бога, – вскричал он. – Что тут за шум?

Я беспомощно стояла посреди опочивальни, не смея взглянуть на королеву. Пока Шастеляр тащил меня вниз, она ни разу не вскрикнула, не позвала на помощь. Она была бы рада, если бы он уволок меня прочь; она проявила мягкость к Шастеляру, а он вместо нее позарился на меня.

– Этот человек, – жестко сказала она, – без разрешения проник в мою личную опочивальню. Неважно, какими мотивами он руководствовался. Убейте его, брат, – вонзите кинжал прямо ему в сердце за его чудовищную наглость!

– Он вам ничего не сделал? – спросил Морэй.

К этому времени в опочивальню уже вошли Мэйтленд и сэр Джон Мелвил с женой. Внезапно комната оказалась полна народу.

Морэй взял королеву за плечи и встряхнул.

– Он вам ничего не сделал?

– Он никому из нас ничего не сделал, – твердо сказала Мэри Ливингстон. – Шастеляр – сумасшедший. В тот чулан с берега ведет лестница, и он пробрался по ней в опочивальню, потому что обезумел от любви к королеве, верно, Ринетт?

Ко мне подбежал Сейли, и я взяла его на руки и прижала к груди. Меня трясло.

– Да, – промолвила я, понимая, что Мэри Ливингстон хочет помочь королеве, стараясь успокоить ее уязвленное самолюбие и спасти ее гордость, по крайней мере, в глазах посторонних. – Он обезумел от любви к королеве.

– Убейте его, – повторила королева. Теперь она уже плакала злыми слезами.

– У вас есть что сказать в свое оправдание, месье поэт? – грозно спросил Морэй.

Я еще крепче прижала к сердцу Сейли и затаила дыхание.

Наверное, Шастеляр решил, что к нему отнесутся снисходительно, если сочтут сумасшедшим. Возможно, он полагал, что сможет смягчить ее негодование. Как бы то ни было, он сказал:

– Да, я люблю ее. Она прекраснее любой богини. Я сам не свой от любви.

Морэй презрительно фыркнул.

– Посадите его под замок, – сказал он. – Завтра утром мы отвезем его в Сент-Эндрюс и водворим в тюрьму. Я не желаю больше ничего слышать о том, чтобы убить его, сестра. Его будут судить.

Стража увела Шастеляра.

Я тотчас начала обдумывать план, как увидеться с ним в тюрьме.

Королева все плакала и плакала. Мужчины, растерявшись от ее слез и внезапно осознав, что на ней надета только лишь ночная рубашка, поспешили вон из опочивальни. Мэри Ситон начала читать католические молитвы, перебирая четки, и протестантка леди Морэй даже ничего не сказала. Мэри Ливингстон то и дело подавала королеве надушенные носовые платки и подогретое вино, смешанное с сахаром и пряностями.

Я стояла, держа на руках Сейли, и строила планы.

– Марианетта, – произнесла наконец королева.

Все замерли. В комнате наступила мертвая тишина.

– Да, мадам? – отозвалась я.

– Убирайтесь. И не возвращайтесь, пока мы вас не позовем.

Я ответила:

– Да, мадам, – и молча вышла из опочивальни.

На следующий день сразу после завтрака королева и ее свита отправились в Сент-Эндрюс. Шастеляра увезли еще раньше – как я слышала, в цепях, – а я последовала за ними в обозе вместе с Дженет, Уотом и Сейли. Из фавора я внезапно попала в глубочайшую немилость; теперь даже конюхи избегали говорить со мной. В Сент-Эндрюсе королеву встретили очень тепло и поселили в большом и уютном доме на Саут-стрит, принадлежащем богатому купцу.

Мне удалось найти два соломенных тюфяка для себя и Дженет и разместиться в крошечной каморке возле кухни; Уот и Сейли ночевали в конюшне. Мэри Ливингстон, да благословит ее Бог, единственная из всех фрейлин разыскала меня, несмотря на мою опалу, и рассказала, что настроение королевы меняется каждый час от безысходного отчаяния до беспричинной и деятельной радости. В отсутствие Шастеляра она перенесла почти все свои переменчивые симпатии на Никола де Клерака, который возвратился из Австрии так же внезапно, как уехал. Я почувствовала укол… ревности, что ли? Ведь, вернувшись в Шотландию, он тотчас отправился к королеве, ни словом не перекинувшись со мной.