— Я бы не разрешил полет, но командир дивизии приказал допустить вас. Я вынужден подчиняться приказу. — Задумчиво глядел на затылок Соколова. — Нет, это правда, что вы никогда не летали на самолете?

— Летал один раз в двенадцатом году как пилот. А как пассажир последний раз поднимался в воздух полгода назад, моим авиатором был великий Сегю.

— Знаменитый француз Сегю? Рекордсмен? Да не может быть!

— Может, может!

Ильченко наполовину выполз с места пассажира, воззвал:

— Господин полковник, чтобы моя совесть была чиста перед Богом, послушайте о том, как устроен самолет. Будьте внимательны. От обоих рулей и от крылышек поперечной устойчивости — элеронов в гондолу идут вот эти стальные тросы. Летчик упирается ногами в стальную трубку (которую вы изволили назвать железякой!) и управляет рулем и элеронами…

Соколову надоело слушать, он оборвал лектора:

— Что будет непонятно, я вас, полковник Ильченко, в воздухе спрошу!

Ильченко возмутился:

— Там такой шум от мотора, что ничего не слышно! — И решил: «Граф этот какой-то шальной! Пусть летит один, а я жить еще хочу».

Соколов, словно проникнув в мысли собеседника, переспросил:

— Говорите, шум большой? А я, чтобы послушать мудрые советы, мотор выключу в полете! — И рассмеялся. — Ну, инструктор, вы готовы на подвиг? Или, как красочно выразился бы Горький: «О, если б в небо Ужу подняться, а не скользить прохладным телом по слизи камня, он с Соколом прекрасным тогда сравнялся и не смущал бы душу полетом в этой бездне без дна и края». Увы, Алексей Максимович правильно заметил: рожденный ползать немецкий склад бомбить не может.

Ильченко уже слезал с аэроплана, не желая без нужды рисковать жизнью, но слова Соколова задели за живое потомка Богдана Хмельницкого. Кровь великого предка заиграла в нем. Полковник был храбрым, за спины товарищей не прятался и теперь неожиданно для себя сердито крикнул:

— Обязательно лечу! — и снова забрался в кабину пассажира.

Мотор был сзади. Два солдата раскрутили пропеллер. Раздался адский шум — заработал мотор. Соколов, как заправский ас, крикнул:

— От винта! — и дал газу.

«Фарман» запрыгал по кочковатой земле, затрясся, как припадочный больной. Аппарат все быстрее несся по высохшей части болота. Он болтался и подпрыгивал, каждый миг рискуя развалиться, разлететься на болты, тросы и мелкие щепки.

Если говорить начистоту, то Соколов действительно не умел управлять «Фарманом». Он обладал лишь знаниями, почерпнутыми из популярных брошюрок типа «Что такое аэроплан?» да из трех-четырех полетов с Сережей Уточкиным, Эдуардом Чеховским и стариком Дженевецким. Граф легкомысленно полагал это дело настолько простым, что, ни минуты не колеблясь, решился взмыть в воздух, размышляя: «Другие летают, а я что, хуже?» То есть положился на русское авось.

Итак, «Фарман» несся вперед, весело и высоко подпрыгивая на кочках. Стремительно приближался лес. Перед лесом простиралось топкое болотце, клочками заросшее осокой и камышом. Болотце было небольшим, но вполне пригодным, чтобы погубить летательный аппарат.

Голова Соколова болталась из стороны в сторону, ноги норовили соскочить с трубки управления. Мелькнула веселая мысль: «Эт-то ка-ак в филь-ме „Пля-яска смер-ти“ с Моз-жу-хи-ным!»

Ильченко колотил Соколова по спине, что-то отчаянно кричал, но пилота-дебютанта про болото никто не предупреждал. По этой причине через секунду-другую «Фарман» должен был с разбегу врезаться в топь, перевернуться, взорваться…

Но, как в фильме со счастливым концом, в последний момент Соколов понял, что пора уходить в голубую бездну, которая по меркам человека вполне без дна и края. Он резко и слишком сильно потянул на себя ручку управления. Руль глубины послушно поднялся вверх, и «Фарман» заложил почти отвесный вираж вверх, отчего бомбы угрожающе загремели по днищу, а Ильченко едва не вывалился из сиденья, которое мало чем отличалось от насеста для кур.

Болтанка прекратилась. «Фарман» носом уходил вверх. Волею дебютанта-авиатора аэроплан устремился к солнцу, к необъятной небесной сфере. Соколов задрал «Фарман» почти отвесно. В ушах свистело, придавило спиной к сиденью, а в душе Соколова все ликовало. Он что-то неистово пел, кричал, смеялся, забираясь в небо все выше и выше.

Сладостное ощущение полета давало изумительное наслаждение.

Но так продолжаться вечно не могло. «Фарман» вдруг начал все ощутимей терять скорость, мотор застучал с перебоями, как сердце тяжелобольного, и Соколов ручкой управления начал постепенно приводить машину в горизонтальное направление.

Он высунулся из гондолы. Земля, изрытая окопами, исковырянная воронками, исчерченная путаными линиями грунтовых дорог, была похожа на раскрашенную школьником географическую карту.

Ильченко показал рукой влево, крикнул:

— Склады там, где речная лука!

Соколов согласно кивнул, ручку управления потянул вправо и несколько вниз. Самолет послушно стал снижаться и уходить вправо. Внизу тянулись непроходимые болота, перемежающиеся с редкими перелесками и кустарником. Стало быть, лететь здесь было безопасно. Вряд ли немцы на болоте станут держать пулеметы.

«Фарман» снизил высоту метров до двухсот, вошел в вираж, взял влево. Теперь, описав круг, Соколов заходил к врагу с тыла.

Ильченко, протянув руку, молча указывал на изгиб реки и на рыжеватую зелень, которой были замаскированы склады. Соколов еще снизил высоту — до сотни метров.

Пространство здесь было безлесным, внизу лежал луг, расчерченный на квадраты. Вдалеке можно было различить складское строение, что-то вроде пакгауза. Соколов взял курс прямо на этот склад, который с каждым мгновением приближался. Хорошо были видны растворенные широкие ворота, из которых выезжала конная повозка. Возле склада стояло еще несколько таких запряженных повозок. Теперь уже стали видны фигурки — это немцы торопливо сбивались в группу, чтобы дать по русскому аэроплану кучный залп. А где зенитная батарея? И тут Соколов разглядел несколько зениток и суету возле них. В любой момент можно было ждать стрельбу.

Вновь начался лес. До цели оставалось совсем близко. Соколов резко наклонил ручку управления от себя. «Фарман» нырнул вниз, да так близко к земле, что верхушки деревьев хлестанули по основанию самолета, но Соколов успел выровнять аэроплан. Он шел бреющим полетом над самым лесом. Теперь вражеские зенитки не могли достать «Фарман».

Соколов поднял руку. Этот знак означал: «Отвинчивай предохранитель!»

Ильченко торопливо отвинтил головку, протянул конец веревки, к которой были привязаны пять бомб. Он изо всех сил приподнял их, чтобы облегчить Соколову метание.

До взрыва бомб оставались мгновения, которые таяли с непостижимой и пугающей быстротой. И вот открылась стена складов. Мимо суетливо перебегали фигурки немцев. Заработали зенитки: та-та-та! Снаряды ушли куда-то в сторону. Возле распахнутых ворот стояли запряженные лошадьми телеги. Снизу грохнул кучный залп, но пули, как показалось, прошли мимо.