была врожденная память о снеге и о том, как с ним себя вести. Возможно, с этой памятью и было связано ее несвойственное кошкам очарование водой. Когда поземкой на балконе намело что-то вроде сугроба, Вашти встала у двери, взглядом умоляя выпустить ее наружу. Я так и сделала, и она с головой сразу кинулась в снежный омут. Зрачки ее глаз были расширены, отчего казалось, будто она одичала, а дальше она закружилась в белом, поднятом ею самой вихре, и только по темным зрачкам удавалось высмотреть ее в снегу — белую на белом. Загнать ее внутрь мне помог лишь налетевший порыв ветра.

Именно в пору первого снегопада Гомер открыл для себя все прелести сна под покрывалом. В Майами ему достаточно было свернуться калачиком подле меня на одеяле. Но сейчас, видимо, оттого, что он был мельче, чем Скарлетт и Вашти, внутреннего тепла ему не хватало. Недостающее тепло он нашел под моим одеялом. Пригревшись у моих ног, он довольно зафырчал и вскоре уже сопел во сне, в свою очередь обогревая мне ноги, как постельная грелка. Так оно дальше и повелось. Скарлетт и Вашти, ни слухом, ни нюхом не ведавшие, что место уже занято, иногда и сами запрыгивали на кровать, при этом сваливаясь Гомеру как снег на голову. Любопытно, что, даже когда он был котенком, сам он никогда никому на голову не падал. И теперь только удивлялся, как это так: не знать, где он обычно бывает, и не учуять его на обычном месте? Он возмущенно вскакивал на все четыре лапы и прямо из-под одеяла изливал свое возмущение.

Сама я не могу сказать, знал ли он, когда меня нет под одеялом, или даже не допускал мысли о том, что меня может не быть, но если случалось, что я лежала на кушетке без одеяла, Гомер от расстройства тут же запускал коготки в мою одежду. А если, скажем, на мне был какой-нибудь мешковатый свитерок, он ужом забирался под него, доползал мне до шеи и, выпростав голову, клал ее мне на плечо, удовлетворенно мурлыкая животом где-то в районе моей груди. Я читала ему вслух из той книжки, что была у меня на руках, он терся носом о мою шею и тихо засыпал — так, что замирало даже мурчанье. И тогда единственными звуками, что слышались в тишине, были дуновения ветерка от его дыхания у самого моего уха да шорох бьющихся в окно снежинок.

Нежданно-негаданно пришла весна — так, как умеет приходить только она, когда понимаешь, что она уже здесь, потому что вдруг замечаешь, как прекрасен Манхэттен весной! Такой весны мне больше нигде видеть не доводилось. И пусть я выросла в «городе цветов» (Флорида — в переводе с испанского «земля цветов»), но такого одномоментного буйного цветения всего на свете: деревьев, кустов и клумб — от Нью-Йорка я никак не ожидала. Все это меня ослепило внезапной яркостью красок, выплеснувшихся на город за один день.

В воздухе запахло влагой. Гомер больше не бился током. Скарлетт едва ли не с удовольствием уступила ему место на диване. И только Вашти тоскливо сидела у окна, озирая ясный горизонт и залитые солнцем улицы. «И это всё? — говорила ее поза. — Больше снега не будет?»

Глава 19. Брешь в небесах

[24]

Горько рыдая, мы руки вздымали к родителю Зевсу, Глядя на страшное дело, и что предпринять нам, не знали. ГОМЕР. Одиссея

Ранней осенью бывают в Нью-Йорке пронзительно красивые дни, наполненные ощущением ожидания осеннего очарования, — увидеть их стоит уже потому, что они с лихвой окупят те деньги и труды, всю ту беготню и суматоху, которых требует от вас сам уклад жизни Манхэттена. Листья еще не пожелтели, на улице еще не похолодало, но жара уже спала. Внезапно все вокруг обретает первозданную ясность, будто подступающая осень одним дыханием сдувает висящую над городом бурую промышленную дымку, особенно заметную в пасмурные дни июля и августа, оставляя взамен ту кристальную прозрачность воздуха, которую когда-то завещал Господь.

В один из таких дней, около восьми пятнадцати утра, моему взору предстали пустая кошачья миска, еще более пустой буфет и неожиданная дилемма. Обычно если я кормлю своих кошек сухим кормом, то выбираю только тот, который относится к премиум-классу. Я привыкла кормить их только высококачественными сухими кормами (у Вашти обнаружилась аллергия, которую не провоцировали лишь самые дорогие марки — что, впрочем, неудивительно) с дополнением рациона влажным кормом того же производителя. К тому же только от дорогого влажного корма у Гомера не было метеоризма. Иногда, надо признать, мне случалось давать им и самые дешевые марки: они набрасывались на этот суррогат с жадностью неразумного дитяти, предпочитающего Макдоналдс самой вкусной и здоровой маминой кухне. И вот теперь под рукой не оказалось ничего, даже банки тунца, которая могла бы стать достойной и приятной заменой полноценному завтраку.

Пожалуй, я могла бы заскочить в небольшой магазинчик через дорогу и пополнить запасы кошачьей еды перед уходом на работу. Я знала, что там не продают ту марку корма, который мне нравился, но тем не менее я могла подобрать вполне приличный вариант, чтобы не расстроить чувствительную пищеварительную систему Вашти и позволить кошкам продержаться день-два.

С другой стороны, я могла дождаться обеденного перерыва, пробежаться до зоомагазина неподалеку от Бродвея и, купив высококачественный корм, смотаться домой с первоклассным кошачьим обедом. Мой офис находился всего в квартале от дома и в трех кварталах от зоомагазина, и к этому трюку я прибегала довольно часто. Живя в такой близости от офиса, я и мысли не могла допустить, чтобы опоздать на работу даже на пять минут. Мне не было бы оправдания, если бы я не приходила в офис ровно в девять. Вот почему среди недели в обеденный перерыв я совершала пробежку с заскоками в магазин и домой. Меня это нисколько не напрягало. Напротив, мне даже нравилось навещать своих питомцев среди рабочего дня. Как-никак то была, наверное, единственная бесплатная роскошь, которой меня баловал Нью-Йорк, а для кошек, и в особенности Гомера, мои внезапные появления были