от софистов через Исократа. В Элладе, где мышление всегда было утонченным и разделенным, эти три традиции не столько конкурировали (особенно с III в. до н. э.), сколько занимали свои собственные ниши в сознании и школьном преподавании. Зато в Риме, где стремились всё упростить и объединить, между ними развернулась нешуточная борьба. Сторонником софистико-риторической традиции был М. Туллий Цицерон, полагавший логику стоиков крайне сложной и путаной. Далее, в трактатах ритора Апулея из Мадавры (р. ок. 124 г. н. э.) и врача Галена из Пергама (129–199 гг. н. э.) мы видим совмещение аристотелевской и стоической традиций, но затем в Риме победила традиция риторическая, что было связано с расцветом «второй софистики». Это заметно по «Диалектике» Августина Аврелия. Однако сведение логики к риторике по существу уничтожало логику, тем самым традиция была просто прервана.

Следовательно, на вопрос, почему утвердилась логика Аристотеля, можно ответить так. По двум причинам: отсутствие традиции, а также влияние александрийских неоплатоников.

Во-первых, те времена, когда Платон был современным философом и его можно было читать и комментировать «с листа», давно прошли. Отсутствие же академических платоновских традиций не позволяло римлянам сразу усваивать неоплатонические концепции как таковые (а не как часть христианской теологии). Спекулятивные концепции наивысшей степени, тончайшие понятия, сложнейшая иерархическая схема, — все эти достоинства неоплатоников были непонятны даже большинству образованных людей на эллинском Востоке, не говоря уже о латинском Западе. Прежде, чем заниматься сложными спекуляциями, необходимо на школьном уровне овладеть методом теоретического мышления, а здесь могли помочь только аристотелевская или стоическая логика. Но на Западе стоическая традиция была прервана «второй софистикой», а на Востоке — неоплатонизмом. Есть основания полагать, что сочинения Хрисиппа были потеряны уже к III в. Оставался только «Органон», достоинства которого очевидны. Изложить логическую часть сочинений Аристотеля в упрощенной форме и с предисловием Порфирия Тирского (233–300 гг. н. э.) было вполне возможно.

Во-вторых, превращение Аристотеля в логика по преимуществу, с которого следовало начинать философское образование, совершилось как раз у средних платоников и неоплатоников. В александрийской школе неоплатонизма Аристотеля комментировали с не меньшим тщанием, чем Платона. Но его же и считали азами школьного образования[642]. Правда, это же крайне узкое, ремесленническое, понимание Аристотеля давало повод более возвышенно настроенным и платонизирующим христианским «отцам-капподокийцам» обвинять перипатетиков в «злохудожественности» («какотехнии») Аристотеля, замечая, что «технология» у них победила «теологию»[643]. Это, конечно, верно, но только не в отношении самих александрийцев, которые просто рассматривали логические труды Аристотеля как начало школьного образования, но не как вершину. Во всяком случае, прекрасные комментарии VI в. н. э. Симпликия, Элия, Давида, Иоанна Филопона к самым разным произведениям аристотелевского корпуса, показывают, что они не просто поверхностно знали его, но понимали и ценили не только логику. Но так уж всегда получалось: о то, мимо чего эллин проскакивает мимоходом, римлянин разбивает себе лоб. Марию Викторину и Боэцию вполне хватило одного «Органона», а кроме них Аристотеля никто не переводил. Почему платоники выбрали именно «Органон» в качестве пропедевтики, очевидно: считалось, что система логики была не изобретением Аристотеля, а коллективным продуктом платонической школы первых десятилетий ее существования, тогда как Стагирит лишь написал первый учебник по логике и, видимо, первым стал преподавать в платоновской Академии цикл логических и риторических наук.. Впоследствии порядок преподавания, при котором аристотелевская логика использовалась как введение к философии Платона, был утвержден платоником Альбином (сер. II в. н. э.), предполагаемым автором «Учебника платоновской философии»[644].

Вот так и получилось, что ко временам Исидора на латинский язык оказался переведенным практически один Аристотель. «Категории» и «Введение» к ним Порфирия перевел Марий Викторин. Ему же принадлежит перевод «Об истолковании», а также собственные работы: «Об определениях» и «О гипотетических силлогизмах» (вторая написана под влиянием логики стоиков). Боэцию принадлежат: комментарии к «Введению» («Исагоге») Порфирия в переводе Викторина, собственный перевод «Исагоги» с комментарием в 5 книгах, собственный перевод «Категорий» (две редакции) с комментарием в 4 книгах, собственный перевод «Об истолковании» (одна или две редакции) с двумя комментариями в 2 и 6 книгах, а также переводы обеих «Аналитик», «Топики» с комментарием (утерянным) и «Софистических опровержений». Кроме того, он написал комментарий в 6 книгах на «Топику» Цицерона и ряд монографий: «О категорическом силлогизме», «Предкатегории», «О логическом делении», «О гипотетических силлогизмах», «О топическом различии». Основой для комментаторской деятельности Боэция стали комментарии неоплатоников IV-V вв. н. э. Ямвлиха, Прокла и последователей Прокла (например, Аммония). Хотя, по невыясненным причинам, боэциевы переводы «Аналитик», «Топики» и «Софистических опровержений»

пропали и были обнаружены только в XII веке, составив так называемую «новую логику». «Старая логика» (logica vetus) состояла только из «Исагоги», «Категорий» и «Об истолковании» с комментариями к ним. Очень важными с точки зрения формирования философского языка средних веков были некоторые теологические трактаты Боэция: «Против Евтихия и Нестория», «Каким образом Троица есть единый Бог, а не трибожества», «Могут ли “Отец”, “Сын” и “Дух Святой” сказываться о божестве субстанциально». Несмотря на свою внешне теологическую тематику, они, главным образом, оттачивают методологию понимания, логику решения философских вопросов[645]. Кроме того, вместе с «Исагогой» Порфирия и комментарием Боэция в западный мир пришла и «проблема универсалий» (то есть вопрос о том, где и как они существуют), которая потом на долгие века станет пусть не самой главной, но одной из важных задач, решить которые пытался ум средневековых философов.

В заключении нужно указать на еще один немаловажный источник, из которого Исидор мог получить аристотелевские идеи. Это — то самое арианство, с которым он так упорно боролся и уже поэтому знал хорошо. Ведь по отзыву бл. Иеронима, «арианская ересь... отводит ручейки своих аргументов из аристотелевских источников». Вообще, влияние идей Аристотеля в различных еретических учениях, которые Исидор прекрасно и знал и описывал (в кн. VIII «Этимологий»), было велико: от антиохийских докетов III в. н. э. Павла Самосатского и Лукиана Антиохийского до сирийских несториан и монофизитов.

Если читатель заинтересовался темой античной логики, то он может обратиться к любому солидному учебнику по этой дисциплине, так как тема классической аристотелевской логики высказываний будет занимать там значительное место. Однако, поскольку учебники с завидным постоянством следуют правилу «чем новее, тем хуже», мы рекомендуем обратиться за подробностями к старой доброй «Логике Пор-Рояля»: Арно А., Николь П. Логика, или Искусство мыслить. — М.: Наука, 1991.

Эписодий 6. Квадривиум: потерянное наследство

Зарождение европейской математики происходит в малоазийской Ионии. По общему согласию, первые греческие открытия в геометрии