противоречия. Замысел, зачатый рассудком, требовал немедленного воплощения, на деле же произведение могло появиться лишь в результате скучных расчетов, напряжения сил, неоднократных приступов, утомительного контроля за применяемыми средствами – однако высший подвиг искусства требует изгладить память о трудностях»[339].

Рискнем предположить, что причина подобного поведения заключалась в особенностях психики. Обладая, по утверждению биографов, развитым воображением, Микеланджело часто являлся заложником собственных представлений, воспринимая мрамор как средство воплощения художественной идеи; если же в силу каких-либо причин он не мог добиться этого, то путем уничтожения скульптуры он как бы преодолевал творческую зависимость от объекта.

При папском дворе оказался востребован не столько скульптурный, сколько архитектурный талант Микеланджело: он разработал проекты реконструкции палаццо Сенаторов и палаццо Консерваторов на Капитолии, палаццо Фарнезе, римских укреплений, мостов и ворот. В конце 1546 г. Павел III назначил Микеланджело руководителем строительства собора Святого Петра. Тот сначала хотел отказаться от этого предложения, но был вынужден уступить давлению папы, предоставившего ему неограниченные полномочия. Микеланджело стал восьмым архитектором собора после Браманте, Джулиано да Сангалло, Фра Джокондо, Рафаэля Санти, Бальдассаре Перуцци, Антонио да Сангалло Младшего и не успевшего приступить к своим обязанностям Джулио Романо.

Политика Микеланджело, сразу же занявшего жесткую позицию и выступившего против злоупотреблений, способствовавших замедлению строительства, не понравилась сторонникам Сангалло, которых Вазари называет setta sangallesca: «Когда он отправился в собор Св. Петра, чтобы взглянуть на деревянную модель, которую сделал Сангалло, и осмотреть строительство, он встретил там всю сангалловскую свору, которая, подступив к нему, ничего лучшего не нашла, как заявить Микеланджело, что они, мол, радуются тому, что руководство строительством поручено ему и что модель – это луг, на котором всегда можно будет пастись. “Правду вы говорите”, – ответил им Микеланджело, желая намекнуть (о чем он как-то признался одному из своих друзей), что он имеет в виду баранов и быков, ничего в искусстве не смыслящих. И часто при всех говорил он позднее, что Сангалло сделал свою модель подслеповатой и что в ней снаружи слишком много ордеров колонн, наставленных одни над другими, и что столько выступов, шпилей и мелких членений делают ее скорее похожей на немецкую постройку, чем на добрый древний способ строительства или на изящную и красивую современную манеру; а кроме того, что для завершения ее можно было бы сберечь пятьдесят лет во времени и более трехсот тысяч скудо расходов и придать ей больше величия, просторности и легкости и большую правильность ордера, большую красоту и большее удобство, что он и показал впоследствии своей моделью, придав ей ту форму, которую мы видим ныне в завершенном произведении, и доказал, таким образом, что то, что он говорил, было истиннейшей правдой. Модель эта стоила ему двадцать пять скудо и была сделана за пятнадцать дней, а модель Сангалло обошлась, как говорилось, в четыре тысячи и создавалась многие годы; а из сопоставления и того и другого способа выяснилось, что первое строительство было лавочкой и доходным местом и что его затягивали преднамеренно, чтобы не довести до конца. Порядочному человеку, каким был Микеланджело, приемы эти не нравились, и, чтобы покончить с ними, он, в то время как папа заставлял его принять на себя должность архитектора этой постройки, заявил им в один прекрасный день открыто, что они по договоренности между дружками прилагали все старания, чтобы не допустить его до этой должности, ведь, если бы ему это все же было поручено, он никого из них на этом строительстве не потерпит. Можно себе представить, как восстановили против него эти слова, сказанные при всех, и явились причиной того, что он возбудил против себя ненависть, возраставшую с каждым днем, когда увидели, что он меняет все и внутри, и снаружи, и не стало ему больше житья, так как каждый день выискивались различные новые способы доставить ему неприятности…»[340]

С архитектурной точки зрения суть разногласий заключалась в том, что одни архитекторы хотели придать храму форму базилики, а другие выступали за центральнокупольное сооружение. Сторонником второго варианта был Браманте, но после его смерти руководство строительством перешло к приверженцам базиликального проекта. Микеланджело, с одной стороны, вернулся к центральнокупольному проекту Браманте, но с другой – отказался от таких его архитектурных излишеств, как крытые внешние галереи. В письме Бартоломео Ферратино, написанному 30 ноября 1546 г., он писал: «Нельзя отрицать, что Браманте был умелым в архитектуре, как никто другой со времени древних и до наших дней. Он сделал первый план Санто-Пьетро, не запутанный, а ясный и простой, полный света и со всех сторон обособленный так, что он ничему во дворце не мешал. И почитался он вещью прекрасной, как это и сейчас всем очевидно. Поэтому всякий, кто отклонился от названного решения Браманте, как сделал Сангалло, отклонился и от истины. А если это так, то всякий, смотрящий беспристрастными глазами, может это увидеть на его модели. Он [Сангалло] с этим закруглением, которое делает снаружи, прежде всего лишает план Браманте всех источников света. И не только это. Он и сам по себе не предусматривает никакого источника света. У него между верхом и низом столько темных закоулков, представляющих великолепные удобства для бесконечного количества всяческих бесчинств, как то: для укрывательства людей, преследуемых законом, для производства фальшивых монет, для оплодотворения монахинь и других бесчинств, что по вечерам, когда названная церковь запиралась бы, потребовалось бы двадцать пять человек для разыскания спрятавшихся в ней злоумышленников, да и найти их можно было бы только с трудом. Кроме того, возникло бы и другое затруднение, а именно, если увеличивать названную композицию Браманте при помощи того наружного закругления, которое имеется в модели, пришлось бы волей-неволей снести капеллу Павла, станцы дель Пьомбо, Руота и многие другие (строения. – Д.Б.); думаю, что и капелла Сикста не уцелела бы. Что касается уже построенной части внешнего закругления, про которую говорят, что она стоила сто тысяч скуди, то это неверно, так как ее можно сделать и за тысячу шестьсот, да и снос ее был бы небольшой потерей, так как камни, положенные в ее фундамент, лучше и не могли быть использованы, и постройка выгадала бы двести тысяч скуди и триста лет времени. Таково мое мнение, и беспристрастное, так как победа принесла бы мне величайший убыток. Если вы сможете объяснить это папе, вы мне окажете одолжение, ибо я чувствую себя неважно»[341].

Подобные заявления не могли не снискать ему врагов среди сторонников страдавшего гигантоманией архитектурного проекта Сангалло, которые убеждали папу, что в случае принятия плана Микеланджело Сан-Пьетро придется переименовать в Сан-Пьетрино – маленький