будто бы заявил, что не хочет больше возиться с Сан-Пьетро. Все это дошло до ушей Микеланджело, и он послал Даниэлло Риччарелли из Вольтерры к епископу Ферратино, тому из начальников, который сказал кардиналу Карпи, будто бы Микеланджело заявил одному из своих слуг, что не хочет больше возиться со строительством. Даниэлло сообщил, что Микеланджело всего этого вовсе не хочет, и Ферратино выразил сожаление, что Микеланджело не сообщает о своих намерениях, что все же хорошо было бы заменить его кем-нибудь другим и что он охотно взял бы на его место Даниэлло, на которого, видимо, согласился бы и сам Микеланджело. После этого Ферратино, объявив уполномоченным от имени Микеланджело, что ему найден заместитель, представил им не Даниэлло, а вместо него Нанни Биджо, который, вступив в должность по утверждении начальством и начав с того, что распорядился перебросить деревянные мостки от холма, где папские конюшни, чтобы подняться к большой нише, обращенной в ту сторону, велел нарубить несколько толстых еловых бревен, заявив, что, поднимая материал, изводят слишком много канатов и что доставлять его таким путем будет легче. Микеланджело, прослышав об этом, немедленно отправился искать папу и, встретив его на площади Капитолия, поднял такой шум, что тут же заставил его вернуться во дворец, где и сказал ему: “В качестве моего заместителя, святой отец, послали вам человека, совершенно мне неизвестного; поэтому, если им и вам, Ваше Святейшество, стало известно, что я уже ни при чем, я поеду на отдых во Флоренцию, где буду пользоваться милостями великого герцога, который так меня домогался, и закончу жизнь у себя дома, а потому отпустите меня с миром”. Папа огорчился и, утешив его добрыми словами, приказал ему явиться в тот же день в Арачели, чтобы с ним поговорить. Там, собрав уполномоченных строительства, он захотел узнать от них причины происходившего, и они ему ответили, что постройка рушится и что в ней были сделаны ошибки. Папа, знавший, что это неправда, предписал синьору Габрио Шербеллоне пойти и осмотреть строительство, которое должен был ему показать Нанни, предложивший эти мероприятия; так и поступили. Когда же синьор Габрио установил, что все это было клеветой и ложью, Нанни был выпровожен со словами отнюдь не лестными в присутствии многочисленных господ, причем в вину ему было поставлено и то, что рухнул мост Санта Мария и что в Анконе, взявшись по дешевке сотворить невесть что для очистки гавани, он в один день засорил ее так, как море не засорило ее и за десять лет. Таков был конец деятельности Нанни на постройке Сан-Пьетро, где Микеланджело в течение семнадцати лет стремился постоянно лишь к тому, чтобы закрепить ее во что бы то ни стало, несмотря на все противодействия, не будучи уверен в том, что эти завистливые преследования не изменят ее после его смерти…»[347]

Этот конфликт подорвал силы Микеланджело. В письме от 29 декабря 1563 г. он жаловался племяннику, что не может больше писать и впредь будет только подписываться, так как рука ему больше не служит[348]. Наследие Микеланджело представляло такой интерес, что еще при его жизни Вазари «тайным образом добился того, чтобы герцог Козимо Медичи договорился с папой через посредство своего посланника Аверардо Сарристори о том, дабы ввиду большой дряхлости Микеланджело было установлено внимательное наблюдение за теми, кто ведет его домашнее хозяйство, кто у него бывает, дабы, если что-либо внезапно с ним случится, как это часто бывает со стариками, было предусмотрено, чтобы его вещи, рисунки, картоны, модели и деньги и все его имущество были на случай его смерти переписаны и поставлены под охрану для передачи строительству Сан-Пьетро, на случай, если бы там оказалось что-либо относящееся к нему и к сакристии, библиотеке и фасаду Сан-Лоренцо, и чтобы это не было расхищено, как это часто случается»[349].

14 февраля 1564 г. Микеланджело заболел. «Болезнь продолжалась пять дней, из которых два он провел в кресле перед огнем, а три в постели, и в пятницу вечером почил так мирно, как только можно себе представить», – сообщал Даниэлло Риччарелли Вазари 17 марта[350]. На следующий день после смерти, 19 февраля 1564 г., он был погребен в церкви Святых Апостолов. Племянник Леонардо, с опозданием прибывший в Рим, по поручению Козимо I Медичи извлек тело из могилы и тайно, под видом тюка с товарами, переправил во Флоренцию, где оно было торжественно перезахоронено в соборе Санта Кроче.

Мы рассмотрели творческий путь Микеланджело, продолжавшийся три четверти века, который начался в последнее десятилетие кватроченто, а закончился в эпоху маньеризма, заменившего объективное изображение Природы раскрытием субъективной творческой идеи (maniera). В его творчестве индивидуальная maniera наиболее ярко появляется в росписи свода Сикстинской капеллы и в «Страшном суде», где его видение человека отразило большое количество непропорциональных обнаженных фигур.

Как утверждал Кондиви, Микеланджело обладал столь удивительной памятью, что, написав тысячи фигур, «никогда не делал одну похожей на другую или повторяющей позу другой», и даже слышал от него, что он «не проводит ни одной линии, прежде чем не припомнить и не убедиться в том, что никогда им не сделано подобной, и уничтожает ту, в которой не находит новизны. Его воображение так велико, что он никогда не довольствуется своими работами и постоянно критикует их, говоря, что ему не удалось достигнуть того, что им первоначально было задумано. Следствием его богатого воображения является еще то, что он (как и большинство людей, ведущих спокойную, созерцательную жизнь) стал очень робким человеком, и только несправедливые оскорбления, наносимые ему и другим, вызывают его справедливый гнев и делают его смелее самых смелых; все же остальное он переносит с необыкновенным терпением»[351].

То же самое писал Вазари: «Воображением он обладал таким и столь совершенным, и вещи, представлявшиеся ему в идее, были таковы, что руками осуществить замыслы столь великие и потрясающие было невозможно, и часто он бросал свои творения, более того, многие уничтожал; так, мне известно, что незадолго до смерти он сжег большое число рисунков, набросков и картонов, созданных собственноручно, чтобы никто не смог увидеть трудов, им преодолевавшихся, и то, какими способами он испытывал свой гений, дабы являть его не иначе как совершенным; есть и в моей Книге рисунков кое-какие из созданных его рукой, найденные мной во Флоренции; в них хотя и видно величие этого гения, все же понимаешь, что, когда он хотел добыть Минерву из головы Юпитера, ему нужен был молот Вулкана, и потому он делал свои фигуры в девять,