Пришла жена Мусы, тихая татарка, закутанная до глаз в кисею,принесла свежего хлеба, лепешек, сушеного винограду.

– Извините, господа, – повернулся к гостямКолзаков, – к сожалению, у нас только два приличных бокала. Самогон можнобыло пить из кружек, а такое хорошее вино как-то совестно.

– Боже, – с наигранном восхищением в голосевоскликнул Стасский, – как шагнуло просвещение в нашем народе! Какаятонкость чувств! Глядишь, лет через десять действительно мужик Белинского даГоголя с базара понесет!

Колзаков, как обычно, не нашел что ответить. Если бы не былос ними дамы, он, возможно, ответил бы грубостью, но сейчас только побагровел инадулся.

Гости растерянно переглянулись. Борис Ордынцев повернулся кСтасскому и сказал ему вполголоса:

– Вацлав, найдите себе другой объект для насмешек.Николай Иванович только из боя, он устал и не дал вам никакого повода дляупражнений в остроумии.

– О чем вы, Борис? – Стасский сделал круглыеглаза. – Я и не думал ни над кем насмехаться, мое восхищение совершенноискренне.

– Господа, – мягким красивым баритоном прервалперепалку Сильверсван, – не хочу показаться высокопарным, но все же ядумаю, что сейчас не время ссориться между собой. У нас сейчас один враг, ивраг такой страшный, что мы должны забыть любые разногласия и объединитьсяперед лицом красной опасности… – Да, да! – с деланной горячностьюповернулся к моряку Стасский. – Все мы должны объединиться перед лицомэтой, как вы правильно выразились, опасности – офицеры и интеллигенты,купечество и крестьяне, дворяне и… аптекари… Как вы правы, господинЗильбершван!

– Сильверсван, – холодно поправил моряк.

– Господа, господа! – Лейтенант Ткачев повысилголос и обвел взглядом присутствующих.

Колзаков в это время взял в руки бутылку вина, ловковывернул ножом плотную грушевидную пробку.

– Господа, я хочу предложить вам тост… дело в том, чтов этом году мне не пришлось отпраздновать Рождество. В это время в самомразгаре была эвакуация из Новороссийска… Форменный ад творился! Да, впрочем,что я вам рассказываю – ведь вы, наверное, сами хлебнули этого варева… –Еще бы! – коротко подтвердил Борис.

Он вспомнил старый дебаркадер, барахтающихся в ледяной водепопарно связанных людей, танцующие по воде рикошеты пуль, поднимающуюся со днаморя темную мглу… Ему не хотелось об этом ни говорить, ни думать, поэтому онограничился короткой утвердительной репликой.

– Так вот, господа! – продолжил Ткачев, покаКолзаков наливал вино в два бокала. – Я предлагаю вам… это можетпоказаться странным и даже глупым, но я предлагаю сегодня отпраздноватьРождество. Конечно, по календарю выходит вовсе несвоевременно, но я никогдапрежде не пропускал этого праздника, не говоря уж про мирное время, когда вСочельник собиралась вся семья… – голос лейтенанта задрожал, глазазатуманились, но он собрался с силами и продолжил, – но даже в годы войнымы праздновали этот день… даже в декабре восемнадцатого года в промерзшейстанице… И только в этот раз не удалось. Так давайте, господа, плюнем накалендарь и отпразднуем Рождество сейчас – у нас есть крыша над головой, мытолько что одержали победу, хоть и небольшую, с нами прекрасная дама, –лейтенант поклонился Юлии Львовне, и она в ответ улыбнулась однимигубами, – у нас есть хорошее вино… – Эка вы загнули! –рассмеялся Стасский. – Скоро Пасха, а тут Рождество надумали праздновать!

– А лейтенант прав, – заговорил неожиданноКолзаков, – пусть на дворе апрель, пусть не время для Рождественскойзвезды, а мы, господа, отпразднуем… Белое Рождество. Я верю, что Крым – это непоследний клочок России, который мы обороняем, а плацдарм, с которого начнетсянаше победное наступление. И следующее Рождество мы отпразднуем в Москве. Такдавайте встретим сегодня наше Белое Рождество!

– Славно сказано! – воскликнул Ткачев.

Он подал один из бокалов Юлии Львовне, второй поднял, поднеск губам, отпил из него и шагнул к Стасскому.

– Поручик! – сказал он взволнованнымголосом. – Я хочу выпить с вами из одного бокала в знак примирения, в знактого, что все наши разногласия забыты.

Все, что было между нами, – ерунда в сущности.

Стасский засмеялся злым дребезжащим смешком и произнес,склонив голову набок:

– Не люблю пить с кем-нибудь из одного бокала, но свами, лейтенант, выпью… Потому что вы отпили первым. Учитывая события вНовороссийске, так оно как-то спокойнее.

Он отхлебнул глоток вина, поставил бокал на стол, нопридерживал его рукой и сказал:

– Забавные вы люди! Пытаетесь склеить то, что сами же иразбили вдребезги…

* * *

– Что вы имеете в виду? – осторожно спросил Борис,ожидая от Стасского очередной колкости.

– Все ведь вы… ну почти все, – Стасский бросилвзгляд на Колзакова, который стоял, держа наготове бутылку, чтобы налитьостальным, – представители замечательной русской интеллигенции. А чем нашабесценная интеллигенция занималась многие уже десятилетия? Поносила власть,ругательски ругала царя и правительство, рукоплескала любым революционерам,тираноборцам, так сказать… Бросит такой доморощенный Брут бомбу, оторвет ногини в чем не повинному человеку, который всего-то и пытался исполнять свойдолг, – так вы, господа интеллигенты, бомбисту этому рукоплещете,объявляете его борцом за свободу… Во время этой фальшиво-страстной речиКолзаков продолжал стоять с бутылкой наготове, а Борис и Сильверсван ждали, чтоСтасский допьет вино и отдаст бокал, но тот и не думал этого делать. Онзамолчал на минуту, на лице его появилось несвойственное ему растерянноевыражение, он словно с удивлением прислушивался к самому себе, но затемстряхнул оцепенение и продолжил с прежним желчным возбуждением, расхаживая покомнате и размахивая рукой, в которой не было бокала:

– Жизнь вам, что ли, казалась пресной? Душно было,хотелось бури, грозы?

Вот и накликали на свою голову революцию… Пиеску я однусмотрел в восемнадцатом году, не помню уже, кто автор. Очень там хорошо прогоспод либералов сказано:

«Насладившись в полной мере великолепным зрелищем революции,наша интеллигенция приготовилась надеть свои мехом подбитые шубы и возвратитьсяобратно в свои уютные хоромы. Но шубы оказались украденными, а хоромы былисожжены».

Борис, да и остальные поняли, что Стасский нарочно занимаетвремя разговорами и бесцельным хождением по комнате, чтобы их позлить и чтопраздничного вечера не получится. Юлия Львовна пила вино маленькими глотками,глядя на Стасского, и на лице ее Борис не заметил даже привычного чутьбрезгливого выражения, с которым она смотрела на бывшего гусара раньше. Онабыла спокойна, только в глазах горел смущавший Бориса темный недобрый огонь. Онпожирал владелицу глаз изнутри и не мог вырваться.

Стасский снова внезапно замолчал, прислушиваясь к себе. Налбу у него выступили мелкие бисеринки пота. Он чуть заметно скривился ипродолжил: