— Потому что любил Мориса, — не сразу ответил Уолтер и, повернувшись к Элинор, прибавил: — Вы не представляете, миледи, как благотворно на него почти сразу подействовало общение с сестрой Кристиной! Я видел своими глазами его преображение, и во мне проснулась надежда, что еще немного, и я смогу привести домой, к отцу, исцеленного сына.

— Но что же произошло? — спросил Томас. — Почему все так окончилось?

— Не в моих силах ответить — почему, могу только рассказать, что произошло. Заранее прошу прощения, миледи…

— Продолжайте, сэр, — сказала Элинор.

— Как я уже говорил, в ночь, когда было совершено нападение на вашу монахиню, я ненадолго отлучился из комнаты, а когда вернулся, Мориса не было, и я отправился на поиски. Проходя мимо часовни, услыхал шум, зашел туда и увидел его там… Сестра Кристина лежала на полу без чувств, избитая, а он… — Уолтер замолчал.

— Говорите, — произнесла Элинор.

— Он пытался овладеть ею, миледи. Клянусь своей честью, он не понимал, что делает, и вовсе не желал нарушить ее девственность. Да и не мог бы… Мужской силы в нем не было… Когда я его оторвал от нее и поставил на ноги, он разрыдался, как ребенок, и стал спрашивать у меня, отчего его жена вернулась к нему в обличье монахини. Потом начал просить, чтобы я сказал ей, что он не хотел причинить ей ничего плохого — просто глаза у нее были почему-то открыты, и он пытался закрыть их, как полагается умершим… Я привел в порядок его одежду, отвел его в палату, уложил в постель, заставил выпить лекарство…

— И оставили сестру Кристину в беспомощном состоянии, не оказав помощи? — спросил Томас. — Как вы могли?

— Признаюсь, что сделал это сознательно. — Уолтер взглянул на Ральфа. — Все с той же целью: пустить вас по ложному следу. Чтобы вы связали это нападение с убийством солдата и окончательно запутались… Да и в самом деле, как можно было подумать, что все эти действия мог совершить мой совершенно больной, беспомощный и слабый племянник? Поэтому я даже на ка-кое-то время почувствовал успокоение.

— Отчего же вы убили его? — спросил Ральф.

— Отчего? — со стоном повторил Уолтер. — В ту страшную ночь я вдруг со всей отчетливостью понял, что Морис безнадежно болен. Что он неизлечим, и его удел — остаться навеки безумным. И что он не только никогда не сможет стать наследником моего брата, но само его существование будет вечной угрозой для семьи и для него самого. И еще я понял… — Голос его дрогнул. — Понял, что самым добрым и милосердным будет сейчас передать его в руки Бога и на Его суд. Только свершить это следует после исповеди и так, чтобы его плоть не испытывала мучений. Достаточно он уже настрадался и душой, и телом за свою недолгую жизнь.

— А вы сами?.. — заговорила Элинор после продолжительного молчания, повторяя вопрос, уже заданный ему Ральфом. — Почему вы не попытались скрыться после этого?

— Потому что виновен перед племянником… Я говорю не о его смерти… Еще до нее. И хочу понести за все заслуженное наказание… Нет, я не звал его на Святую землю вслед за собой, и не я был причиной его страшного ранения и того, что за этим последовало, — его связи с язычницей и женитьбы на ней. Я был против и говорил ему об этом, пытался удержать. Но он был словно одержим, на него нашло затмение. Не знаю, что и как я мог сделать, однако я был ему там как отец и обязан был за ним уследить… Оградить его… И ее тоже, черт возьми. Не допустить, чтобы она жила там, куда он ее по неразумению поместил и где наши солдаты могли делать с ней все, что им заблагорассудится… — Он опять замолчал, словно подавился словами. Потом заговорил почти шепотом: — А теперь… Теперь у меня нет ни сил, ни смысла жить, миледи. И я знаю, что мне приготовлено уже место в аду… Так куда же мне бежать? И зачем? Я остался здесь, чтобы сказать вам все это. Исповедаться перед вами. Считайте, я это сделал.

Элинор посмотрела на Ральфа. Тот нахмурился и передернул плечами, как бы говоря: ну, что тут тянуть, все уже ясно, и нужно действовать по закону, который у нас существует. Она склонила голову и задумалась.

— Об одной лишь милости я прошу вас, миледи… — услышала она негромкий и твердый голос Уолтера. — Не ко мне, нет, а к моему племяннику. Можете вы обещать мне ее, миледи?

— Если ваша просьба не выходит за рамки справедливости, сэр, — ответила она, не поднимая головы. — Говорите.

— Я прошу вас до того, как коронер отправит меня на виселицу, послать моему брату, отцу Мориса, сообщение, что его сын умер от старой раны. И это не будет ложью: всем, кто видел его изуродованное лицо и знал искалеченный дух, должно быть понятно, что исцелить человека с такими ранами нельзя… А меня, коронер, — Уолтер повернулся к Ральфу, — вы повесите за убийство солдата на дороге. Какая разница — одно убийство или другое, зато моего племянника никто не назовет убийцей…

— Хорошо, — произнесла наконец Элинор, — я сообщу вашему брату, что его сын скончался от ранения, полученного на войне, что, по сути, чистая правда. Что же касается вас, то посылать на эшафот за убийство, которого вы не совершили, по меньшей мере незаконно. Да и что можно сказать о причине этого убийства вашему брату, если вы не хотите, чтобы он когда-нибудь узнал о женитьбе сына в Святой земле и обо всем, что за этим последовало?

— И все же, миледи, — сказал вдруг Ральф, — просьба этого человека мне кажется справедливой и честной.

Удивленная такими словами служителя закона, но постаравшаяся скрыть свое недоумение, Элинор осторожно ответила:

— По-моему, Ральф, вы не совсем правы, однако я хочу сказать немного о другом… Убийство солдата-крестоносца раскрыто, сам убийца мертв — умер от старых ран. Когда ваш брат-шериф узнает об этом, он будет удовлетворен, не так ли? И вряд ли его особенно заинтересуют подробности: имя убийцы и где его похоронили. Верно?

— Моему брату, — отвечал Ральф, — будет вполне достаточно знать, что в его графстве благополучно расследовано еще одно дело о насильственной смерти. Но, миледи, ведь еще один настоящий убийца все-таки стоит сейчас перед нами.

— Убийца? — повторила с сомнением Элинор. — Вы были в сражениях, Ральф. Вам никогда не приходилось видеть, слышать, а то и, не дай бог, самому…

Она запнулась.

— Что, миледи?

— Я говорю о тех случаях на поле боя, Ральф, когда один воин вынужден облегчить страдания своего товарища тем, что по его просьбе или без оной… когда тот мучится и кричит от немыслимой боли…

Он замолчала. Ральф кивнул головой:

— На войне как на войне, миледи. Да, я знал и такое.

Элинор обратилась Уолтеру:

— Вы тоже солдат, сэр. И вы наверняка знаете, что такое истинная доблесть, что пересиливает и страх, и боль?

Тот с некоторым удивлением смотрел на нее: к чему сейчас говорить об этом?

— Почему же вы, — продолжала Элинор, — трусливо призываете к себе смерть, в то время как гораздо более смелым поступком было бы жить?.. Продолжать жить…