бабы Параскевы, будто его это касалось, невольно примеряясь: не поможет ли ему это… Поможет сделать что?

– Пришёл мальчик в монастырь, одной палочкой обвёл маленький круг вокруг себя, другой побольше, третьей – самый большой. А сам встал в середину и стал Евангелие читать…

Пока всё шло правильно: Воята мельком вспомнил, как сам обвёл кругом тот шалаш в лесу, где читал Евангелие, только он действовал не просто палочкой, а веретеном, которое ему вручила баба Параскева. Знать бы, что за «палочки» дал своему ученику святой Никола.

– Вот настала полночь, взошла луна полная, – нараспев, понизив голос, продолжала баба Параскева; девки даже перестали шить, и в тишине под тихий треск лучины её негромкая, плавная речь навевала особенную жуть. – Вдруг слышит мальчик скрежет: сдвигается плита каменная, отворяется склеп глубокий, вылезает оттуда царевна. Такое было на неё заклятье наложено: днём лежала она в домовине как мёртвая, а ночью вставала и много народу уже сгубила. Вот видит она мальчика и кричит так страшно: «Кто в моём доме, кто в тёмном? Съем, съем!» Кидается к нему, а за первый круг пройти не может. Мальчик будто её не слышит: стоит себе и читает Евангелие. Бегает она вдоль черты, руки к нему тянет, а достать не может. Бегала она, бегала, а тут и петушок пропел – залезла она обратно в склеп и крышкой закрылась. Настало утро, пришёл царь с боярами в монастырь, видят – мальчик стоит живой и Евангелие читает. Взяли его под руки, повели к царю в дом, напоили-накормили и спать уложили. Вечером опять даёт ему старичок три палочки да три камня: палочками, говорит, обведи круги, а камни кидай царевне, если ближе подойдёт. Пошёл он опять в монастырь, палочками очертился, стоит в середине и Евангелие читает. Настала полночь, опять выходит из склепа царевна. Да как закричит: «Кто в доме моём? Съем, съем!» Бегает она за чертами, зубами щёлкает. Мальчик ей камень кинет, она его погрызёт-погрызёт да опять кричит: «Кто в доме моём? Съем!» Как запел петух, она спряталась… Настала третья ночь. Очертился мальчик палочками. Стоит в середине, читает. В полночь вылезла царевна из склепа, опять кричит: «Кто в доме моём? Съем!» Стала по кругу бегать, и всё ближе подбирается. Прошла за первый круг, потом за второй. Подобралась совсем близко уже, стоит за третьим кругом, возле мальчика, и вздыхает. Мальчик видит – она рядом совсем. Взял он крест и ей на шею накинул.

Пропели петухи, а царевна стоит, под землю не уходит. Пришли царь с боярами, смотрят: мальчик стоит в кругу, а рядом с ним царевна. Повели его в царский дом – и она за ним идёт. Привели мальчика во дворец – и она за ним пришла. Стали его угощать – и она тоже хлеба просит…

Тут уже слушатели перевели дух: проклятая царевна уже не пыталась съесть человека, не грызла камни, а стала есть хлеб, значит, вернулась в мир живых. Даже Воята позабыл свою досаду, слушая, как царь отдаёт свою дочь замуж за мальчика.

– И вот стал мальчик богатым купцом: открыл лавки в Новгороде, живёт не тужит. Пришёл к нему старичок попрощаться и говорит: ты меня выручил от злого человека, я тебя наградил, теперь живи себе с Богом! А он глядь: был старичок – и нету.

Когда баба Параскева замолчала, все в избе разом вздохнули и оживлённо заговорили, засмеялись.

– Кто же её так заколдовал-то? – перекрывая гам, спросил Воята. – Царевну ту, что она вроде живая была, а жила как мёртвая.

Когда девица толком умирает и в гроб ложится, это не заклятьем называется. А кто совсем умер, но погребён неправильно, того оживить и замуж выдать уже нельзя, можно только упокоить.

– Это на неё проклятье было наложено, – пояснила баба Параскева. – Может, сам родитель и проклял её с досады – бывает и такое. Может, не угодила чем. Потом, видать, раскаялся, да поздно.

Воята поймал её взгляд – она как будто знала, о чём он думает и почему его так занимает повесть о проклятой деве. Показалось даже, что весь этот рассказ баба Параскева затеяла для него. Но как это может быть – про избу в лесу он ей рассказывал, а про девушку умолчал. Про девушку в лешачьей избе Воята не рассказывал никому, сам не зная, для чего таится. Как будто образ её был сокровищем, которое он хотел оставить себе.

Но он видел её какой-то миг – перед тем как перекрестился. А что если и она, промедли Воята, взялась бы щёлкать зубами и грозить его съесть? Тогда он был бы рад-радёхонек, что ноги унёс, не стал бы вздыхать… сам не зная о чём, дурень здоровый!

* * *

Глубокой ночью гости наконец разошлись. Шкуры и личины они оставили кучами лежать по углам и на полатях. Глядя на это, Воята ухмылялся про себя: будто целая толпа бесов набежала в избу бабы Параскевы и здесь перекинулась в обычных людей, а кожурины свои так и бросила. Ты только ничего не бойся и Евангелие читай…

Когда загасили лучины и улеглись, он не сразу заснул. В мыслях мешались драка, пир у Арсентия, Василий Буслаевич, заклятая царевна в склепе, воспоминания о лешачьей избе… О том, как он сам читал Евангелие в кругу… Никакой царевны, слава богу, в Лихом логу не было. Воображению Вояты рисовалось, как из мрака ельника выходит в круг света та темнобровая дева, медленно приближается к черте на земле, кладёт руки на невидимую преграду, сквозь неё вглядывается ему в глаза – пристально и маняще… Пробирало жутью, но жуть эта была сладка и притягательна. Случись это на самом деле – Воята чувствовал себя беспомощным перед её тёмными очами и радовался, что этого не было. Одолеть её призыв было бы куда труднее, чем наскоки упырей.

А если бы он в той избе догадался сдержать первый порыв… не перекрестился бы сам, а подобрался к той девке и накинул ей крест на шею… Что тогда? Представилось, как он приходит сюда, в Погостище, а та чернобровая покорно идёт за ним. Дух перехватило…

Ну вот ещё, зачем! Она что – царевна? За её спасение кто-то предлагает товару и полцарства? Ну и нечего пустыми мечтами маяться, укорял сам себя Воята и сердито вертелся с боку на бок, стараясь заснуть, но только задевал свежие ссадины на лице и шипел в темноте от боли.

Стараясь успокоиться, он принялся читать Никитину