ценность. Так же, как, чувствуя влюбленность, он был не в состоянии объяснить ее. Рука об руку по церковному проходу, он в черном, она в новом покупном платье.

За спиной маячил Герхард Шёнауэр. До этого момента Кай не мог понять, что́ Астрид Хекне находит в этом немце. Однако теперь Швейгорд осознал: и у него есть шанс обнажить оружие на том же поле битвы. Когда Астрид наконец получит то, что хочет, она сможет почувствовать произошедшую в нем перемену: способность смотреть на мир шире, чуткость к чужому мнению, которые он старается в себе развить.

Придется разорвать помолвку с Идой Калмейер. Сестрины колокола должны остаться в Бутангене.

А он должен построить для них звонницу и назвать ее в честь Астрид Хекне.

Пастор посмотрел на закрытую дверь и взялся за ручку. Но дверь распахнулась внутрь и стукнулась о стену, к которой ее прислонили, и Швейгорду так и не довелось пройти сквозь портал.

Слово с большой буквы «К»

Они возвращались с омута. Дни наконец стали длиннее, и заметно. Весна вступила в свои права, и с гор струились ручьи.

– Я так рад, – сказал он, – что мы спасли его. Что бы с ним сталось там – ужас, одни овцы вокруг! Я уже написал профессору Ульбрихту.

Она молча кивнула. С самого начала она была уверена, что поступает правильно, но теперь начало подошло к концу. Она спросила себя, кто она такая, чтобы спорить с многовековым опытом поколений, отметать предупреждения деда. В тот день на хуторе Халлфарелиа века обдали ее своим дыханием и спросили: кому, собственно говоря, принадлежит вход в церковь? Может ли вообще вход принадлежать кому-нибудь? Быть чьей-то собственностью может только полотнище двери, но не проем, а без проема и вход не вход. А чьей воле подчиняются церковные колокола? Кто владеет их звоном, разносящимся над берегами рек и склонами гор, кому принадлежит то, что старше тех поколений предков, которых мы еще помним, и что переживет поколения потомков, которые забудут нас?

Но теперь дело сделано, и все решения, все вопросы оставили после себя тревожную пустоту, требующую заполнения. Упорядочились мысли о Герхарде Шёнауэре. В нем были теплота, умение ценить прекрасное там же, где видела его она, одинокая душа, никем не понятая здесь, в Бутангене.

– А правда, что в Дрездене есть ночные лампы? – спросила она.

– Ночные лампы?

– Дa, такие, что светят ночью, и люди могут ходить от дома к дому?

Он сообразил, что лучшим ответом будет, пожалуй, его рисунок. Так появился первый набросок Дрездена, сделанный им для нее.

– И на дорогах уложены камни? Чтобы люди могли ходить так… – Показав на свои башмаки, она провела рукой, будто отрезая голенище.

Он догадался, о чем спрашивает Астрид, только заглянув в Майеровский «компаньон»: она интересовалась, можно ли ходить по улицам в обуви с низким верхом. Куда ему было понять, насколько чуждо ей подобное обыкновение. Ведь здесь это было немыслимо даже летом, поскольку дороги разбиты колесами повозок в грязь, а тропинки идут через ручьи и болота. Астрид спросила, откуда он родом, стала вызнавать, как он обнаружил свой талант, как развивал его, и была разочарована, когда он сказал, что девушек в Академию художеств не принимают. Но Астрид продолжала свои расспросы. Ей хотелось знать, как это на родине ему позволяли не работать на земле, а часами просиживать с карандашиком в руке: что за порядки в этой далекой стране? Как обнаруживаются такие великие художники, как он?

– Какой уж из меня великий художник, – сказал он, – я всего лишь сту… – Он сглотнул. – Я архитектор, – поправился он. – В первую очередь архитектор.

Они замолчали, потому что пробираться по тропинке было нелегко. Астрид специально выбирала путь, где им никто бы не встретился. Они остановились на склоне долины – там еще лежал снег – и словно оказались на распутье между весной и зимой. Наконец-то у нее стало легко на душе.

Все получилось, как она задумала. Сделка состоялась, колокола не пропадут. А она идет рядом с мужчиной, который нет-нет да и покосится на нее, когда думает, что она не видит, и который замедляет шаг, чтобы оказаться чуть позади; а ее тогда тянет заманчивее покачивать бедрами при ходьбе.

Счастье. Это и есть счастье? Ниспосланное ей из далекой страны на юге?

Астрид села на валун и достала «Майеровский словарь-компаньон в поездке и дома».

– Покажешь мне, как говорить по-немецки?

В левой колонке были напечатаны немецкие слова, в правой – норвежские, и он сел слева от нее: получилось, будто они расположились так, желая соответствовать содержанию книги. По очереди показывая пальцем на слова, они учили друг друга правильно выговаривать их по-немецки и по-норвежски.

Астрид открыла страницу со словом «горы» и попробовала произнести «Хохгебирге», но он хотел двигаться по порядку и пролистал назад, к букве «A».

– Abend? – спросила она, а он поправил ее, чтобы на конце звучало «т».

– Вечер, – произнес он, а она попыталась научить его произносить это слово на ее диалекте, «вечор», и оба посмеялись над тем, что у него вышло.

– Aber? – спросила она.

– Да, правильно, – сказал он. – Только можешь произнести «р» более раскатисто?

Она смогла.

– Abergläubisch, – сказала она.

– Суеверный, – произнес он.

– Abfahren, – сказала она.

– Уехать, – перевел он и замолчал.

Они двинулись дальше по словам на «A», но эта буква уже была как-то подпорчена только что произнесенным словом, и они перешли к «В», но скоро им наскучило следовать алфавиту, и они принялись перескакивать от слова к слову как бог на душу положит.

– Штрудель?

– Водоворот?

– Leiden?

– Страдать.

– Lippe, – сказал он.

– Губы, – перевела она едва слышно; оба видели, что на той же странице по-немецки напечатано Leben og lieben – «Жить и любить».

Был его черед выбирать слово, но он медлил, наклонив книгу так, что ей пришлось подвинуться ближе, чтобы было видно страницу, и она почувствовала исходившее от него тепло и коснулась щекой щетины на его подбородке.

Добрались до «N», нашли немецкие слова, означавшие «сигнал бедствия» и «северное сияние». Потом книгу взяла она и вернулась к букве «K».

– Kühnheit? – спросила она.

– Смелость, – ответил он.

– Kurzatmig?

Он кашлянул:

– Запехавшийся.

– Нет, запыхавшийся. Давай снова.

– Запыхавшийся.

– Запыхавшийся, – повторила она.

– За-запыхавший.

Она передвинула палец на следующее слово, и он весь затрепетал, да так, что, наверное, эта дрожь отдавалась глубоко в земле, и отвел глаза, но книга оставалась в ее руках, и никакая сила в мире не заставила бы ее убрать палец со слова с большой буквы «K».

– Kuß