Жаль, что не санаторий, что форма не соответствовала содержанию.

— Вы уверены? — спросил Александр Петрович. — Не передумали? Можно еще всё это отменить.

— Нет, — твердо ответил Игорь. — Я должен знать, что меня ждет!

— Ну-ну, — Александр Петрович испытующе взглянул на Игоря. — Тогда прошу за мной.

Вошли. Внутри было чистенько и опрятно. Но что-то было не так. Что-то витало в воздухе… Навстречу им вышла женщина в странном монашеском одеянии с чепчиком на голове.

— Деньги выделил Европейский благотворительный фонд, — объяснил Александр Петрович, заметив недоуменный взгляд Игоря. — Так что здесь все на западный манер, и интерьеры и персонал.

— Вы к кому? — вежливо спросила медсестра, сложив руки на груди.

— Мы от Аркадия Ильича. Он договаривался.

— Да, я в курсе. Прошу вас. — Повернулась, показала на лестницу, ведущую на второй этаж. — Вас проводят. Даша, помогите гостям.

— Ступайте за мной…

А дальше…

На кровати, на чистенькой простыне, лежал изможденный, высохший человек, напоминавший мумию. Его рука беспрерывно вздрагивала, узкие пальцы судорожно теребили, комкали одеяло. В горле что-то клокотало.

— Сегодня отойдет, — тихо сказала Даша. Склонилась над больным.

И Игорь склонился.

В лицо ему глянули пустые, уже мертвые глаза. Он уже был не здесь, был — там. Игорь отшатнулся.

— Сестра! — крикнула Даша. — Смените больному памперсы.

Памперсы? Да, памперсы! Будут памперсы…

Сестра стала привычно ворочать безжизненное тело, стаскивать с него грязные, промокшие насквозь памперсы.

А руки… руки больного всё так же судорожно мяли и комкали одеяло…

— Пойдем дальше или…

— Пойдем!

В соседней палате лежали два человека. Один из них был недвижим, второй кричал. Беззвучно. И это было особенно страшно, лучше бы кричал в голос. Жилы на его шее вздувались, но из глотки выскакивали только какие-то хрипы. Но по губам, искусанным и искривленным, можно было понять, что он кричал. Он кричал только одно слово:

— Больно! Бо-ольно!

— Почему вы не даете ему морфий? — спросил Игорь. — Это же издевательство над человеком!

— Наркотики ему уже не помогают, — ответила Даша. — Мы делаем всё, что возможно, но в его случае медикаменты бессильны.

Наверное, больной что-то услышал или заметил, потому что чуть повернул голову, уставился в лица склонившихся над кроватью людей. Попытался протянуть к ним руку, но она бессильно упала…

— Мне… больно, — довольно четко сказал он. — Боль-но! Мне очень больно!!! — Из его глаз, с неестественно расширенными зрачками, текли, капали слезы…

— Идемте отсюда, — подтолкнул Игоря к двери Александр Петрович.

В другой палате стоял тяжелый, не заглушаемый никакими спреями дух. Человек гнил заживо. Огромная, раздутая, «слоновья» рука лежала на приставленной к койке табуретке. По подстеленной простыне растекались какие-то пятна.

— Метастазы, — коротко сказал Александр Петрович.

Они зашли еще в несколько палат, и все, что они там увидели, отложилось в памяти как один бесконечный калейдоскоп страдающих, кричащих, «мертвых» лиц, тяжелых, бьющих в нос запахов, наполненных болью и мольбой глаз.

Неужели и он так же будет кричать криком, ходить под себя? И все, в первую очередь Мария, будут видеть его таким — потерявшим человеческий облик. Еще не мертвый, но уже не живой.

— А здесь пациент с вашим диагнозом, — предупредил Александр Петрович.

Из-за двери доносились какие-то неясные крики и стоны.

Зашли.

Больной лежал на кровати. Был он… как все умирающие от рака люди. Был — никакой. Уже не человек, но еще и не труп. Он метался на простынях, испачканный с ног до головы… Потому что памперс с него съехал.

— Ну сколько можно! — чуть не плача ворчала сестра, выдергивая из-под него грязную простыню…

И было видно, что она измучилась выгребать из-под него, мыть, одевать, слушать его крики… Она просто устала… Как устанут все, кому придется находиться возле умирающего… И тем, кто будет подле него, тоже придется выгребать, выносить, обтирать и слушать… Слушать этот нескончаемый, жуткий, прощальный крик…

— Довольно?

— Еще в одну палату.

В последней палате умирал ребенок — он закатывал глаза, хрипел, в уголках его рта пузырилась розовая пена. И хотя он умирал, лицо его было чистым и гладким, как у младенца. И этот контраст был ужасен…

Подле него сидела женщина, наверное мать. Она даже не плакала, все слезы уже выплакала. Она держала ребенка за руку, а другой гладила его по ладошке. Всё гладила и гладила… И смотреть на нее было более страшно, чем на ее погибающего сына, потому что тот, наверное, уже ничего не чувствовал. А она…

— Сестра, дайте нашатырь! — услышал Игорь.

— Что?

В нос ему ударил резкий, вышибающий слезу, запах.

— Всё, Игорь. Довольно. К тяжелым я вас не поведу. Увольте! Хватит с вас.

— А это были легкие? — удивился Игорь.

— Обыкновенные.

Потом они сидели в ординаторской. Куда вошел какой-то человек в белом халате, который говорил с иностранным акцентом. На его груди был прикреплен бейджик с фотографией и именем. Как в офисе…

— Мы обеспечиваем умирающим необходимый уход, который не могут дать их родственники, — ровным голосом говорил он. — Умирание в домашних условиях не может быть правильным решением, ибо процесс смерти травматичен для психики окружающих людей, особенно для близких родственников и детей…

Александр Петрович внимательно слушал доктора и часто кивал, исподволь косясь на Игоря.

— К сожалению, в вашей стране запрещена эвтаназия. Во многих цивилизованных странах не допускают до таких ненужных мучений. Там больной может уйти по собственному решению раньше, чем начнутся боли, которые невозможно купировать медикаментами.

— Разве это нормально — убивать людей? — спросил Игорь.

— Но… Нет. Не убивать. Это есть их решение и их воля. Это в высшей степени гуманно, ибо избавляет больных от лишних мучений, а их близких от стресса, вызванного сопереживанием. Решившемуся на эвтаназию дают подписать документ и вводят лекарство, которое обеспечивает ему комфортный уход. Вернее, он сам нажимает специальную кнопку, которая приводит в действие механизм внутривенного вливания лекарства. После чего он просто засыпает. Это очень гуманная процедура…

«А может, верно, так и надо, — подумал Игорь, вспомнив все то, что только что увидел. — Укол в вену и сон, переходящий в смерть. Без этих ужасных картин, без криков, без страданий близких». Вспомнил мать, гладившую руку умирающего ребенка. Что-то в этом есть точно гуманное. Для тех, кто умирает. Но еще более для близких…