Янсрунд брал её неторопливо, наслаждаясь каждым движением и прикосновениям. И с умелой высокомерной щедростью делил собственное наслаждение с Йантой. Ласкал, безошибочно находя самые чувствительные места, добиваясь отклика, как опытный музыкант от своего инструмента. Его холодные жесткие пальцы, казалось, знали о ней все. Как и куда нажать, где поцарапать до боли, где погладить нежно и терпеливо. Он не позволял ни выплыть из раскаленного сладкого марева, ни утонуть в нем окончательно, требовательно заставляя отвечать ему — и Йанта отвечала. Подчинялась и отдавалась, выполняя любое молчаливое требование.

И когда тугие мерные толчки внутри, не позволяющие ни думать, ни сопротивляться, переполнили меру удовольствия, она почувствовала себя наполненной чашей. В неё плескалось жидкое золотое пламя, растекаясь по всему телу до кончиков пальцев рук и ног. Чаша переполнилась, и в краткий миг, когда ледяная броня Янсрунда на миг треснула, Йанта увидела в бесстрастном зеркале его глаз свое отражение — то ли женщина, то ли живой трепещущий огонь.

— Моя… — выдохнул Янсрунд, приникая к её губам и безжалостно вбиваясь в тело. — Мо-о-оя…

— Нет!

Йанта замотала головой, сопротивляясь всему сразу. Наслаждению, что перелилось через край, заставляя выгибаться и в голос стонать. Стыду — горячему, мешающемуся с удовольствием, не затмевая его, а еще усиливая. Боли — несильной и тоже почти приятной, как специи делают вкус ярче. И — самое непреодолимое — желанию отдаться чужой власти. Покориться силе, признать ее, позволить взять себя полностью, ведь это такое счастье — отдаваться хозяину и господину.

— Нет! — простонала она отчаянно. — Не твоя!

— Упрямая… Так даже слаще.

А потом, припав к губам, Янсрунд пил её, снова лишая сил и внутреннего огня. Пил, явно наслаждаясь этим так же, как и ласками, если не сильнее. И его руки, что не давали отодвинуться, показались теплее, почти горячими, да и все тело Повелителя Холода будто согрелось.

— Упрямая, — повторил он с удовлетворением, оторвавшись от губ растерянной, измученной, изнемогающей Йанты. — Все равно будешь моей. Сама согласишься. А теперь — спи…

Заснеженная равнина вокруг померкла, приглушенно потемнела, налилась красками. Снег стал зеленым, мягким, шелковистым, вдали спокойной ровной полосой заголубела гладь воды… Йанта полной грудью вдохнула теплый воздух — запах стужи сменился ароматом травы и спелой земляники, душистым, свежим… Сон? Все-таки сон… Но разве бывают настолько яркие сны?

Тело налилось тяжестью, так что даже ресницы поднять было невмоготу. Она лежала на травянистом пригорке, бессмысленно глядя в ярко-синее небо, по которому лениво плыли белые клочья облаков. Лето, знойный день… Ни Повелителя Холода, ни его ледяного дворца посреди снежной равнины, ни проклятой паутины… Только тело все плывет и качается на последних волнах удовольствия, не давая забыть недавнее.

Йанта прикрыла глаза, бездумно отдаваясь нахлынувшей зыбкой дреме. Сон во сне? Пусть так… Не хотелось ни шевелиться, ни думать, ни чувствовать. Она ощущала себя пустой, как до конца вычерпанный и высохший колодец, пересохший родник в песках. Пусть… Она так устала… Пусть хоть этот сон будет приятным и спокойным, а потом, пробудившись, она подумает обо всем…

* * *

Янсрунд был доволен. Ах, Исъяль-Плетёнщик, поистине мастер своего дела, умелец мешать сны с явью. До сих пор по телу течет хмельная нега, а в памяти звучат стоны и хриплое дыхание прекрасной пленницы. Или гостьи?

Он лениво закинул руки за голову, глядя в потолок. Давненько он, вечно занятой Повелитель Холода, так откровенно нагло не валялся в постели, нежась и не спеша вставать. Вместо этого хотелось вновь прикрыть глаза и ощутить прикосновение жарких губ, упрямо шепчущих: «Нет!».

Но… Янсрунд рывком сел на постели. Интересно, как Фьялбъёрн привязал к себе настолько строптивую красавицу? Неужто каким-то образом затянул в каюту, пьющую жизнь? Похоже… Но по согласию или нет? Нрав и приемы мертвого ярла Янсрунду были известны, долго ухаживать и уговаривать тот никогда не умел, даже будучи живым. И, кстати, обычно это и не требовалось. Потому что долго ему не могли противиться.

Только вот… Янсрунд нахмурился. Не ровен час, драуг явится сюда за своей собственностью. Непременно явится, не надо и к всевидице бежать, чтобы увериться в этом. И будет очень зол.

Однако даже не это заставило задуматься. К Вессе ворожея приязни явно не испытывала. Что там приязни — она хорошенько приложила веденхальтию на корабле ярла. В том, что сказанное — правда, сомнений не было. Потому что ложь Янсрунд распознал бы в первые минуты. А коль ворожея причинила боль Вессе, тот, само собой, спустил на черноглазую красавицу все проклятья, какие смог. Еще и попытался разделаться с ней чужими руками, глупец.

Тонкие губы Янсрунда растянулись в довольной улыбке. И впрямь стоит поговорить с драугом. Можно биться об заклад, что тот расскажет много интересного. А его ворожея… Впрочем, его ли? Такое сокровище упускать из рук не стоит. К тому же, судя по сегодняшней ночи, деве всё понравилось. Так что вряд ли будет трудно ее уговорить, приручить… Так даже интереснее, чем просто взять силой. Но отпустить? Упаси все северные боги, даже зануда Гунфридр!

— А тучи-то заходят со всех сторон, — мрачно сказал Лирак, поглядывая на затянутое свинцовым пологом небо.

Фьялбъёрн поднял голову и тоже посмотрел, потом криво улыбнулся. Там наверху Вирвельвин резвился и хохотал, насылал злые северные ветра, которые в любой момент могли, играючи, подхватить «Гордый линорм» и закружить в бескрайнем океане, словно утлую лодчонку.

Погода ожидаемо портилась, но пока не настолько, чтобы всерьез мешать плаванию. Ни ураганного ветра, ни ливня стеной, но и подремать на вахте не получится. Что ж, драугу и команде покойников сон не нужен.

Фьялбъёрн не любил беспомощности. Опасность — другое дело. Она даже мертвую кровь заставляет вспыхнуть огненно-бордовым цветком и заиграть всеми красками. Когда можно бороться, можно победить или быть побеждённым. Но даже проигрыш лучше, чем ожидание, когда все предрешено, и все твои попытки что-то сделать столь же бесполезны, как трепыхание рыбы-ножа, которая по прошествии долгой и весьма кровожадной жизни сама выпрыгивает на берег. Люди побережья издавна верили, что так она пытается искупить грехи и приносит себя в жертву суше. Из костяного острого нароста, расположенного на ее морде, рыбаки делали чрезвычайно крепкие ножи, которые потом, если нанести на них руны Гунфридра, приносили удачу в охоте.

— Ничего, — глухо уронил драуг, — не первый раз попадем в шторм.

Лирак пробормотал какое-то новое ругательство, явно подхваченное у супруги. Фьялбъёрн покосился на него.

— И когда ты только успел?

— Повидаться? — уточнил Лирак. — Так дело нехитрое, она плавает — ух! А ещё в подарок вытребовала у родителя амулет, чтобы из любого места могла меня к себе призвать. Вот и… призвала.