не интересует отец, меня интересуете вы. И если вы будете лгать, то расскажете о себе больше, чем говоря правду. Такова уж суть человека – ложь раскрывает его глубже, чем правда. Мы уже установили, что правда и правильность обезличены.

НЕТА: Тяжело чувствовать себя ответственной за его потерю. Чем глубже он пытается запрятать свои мысли, тем громче мы слышим его крик о боли. Для тебя не секрет – у нас утроенное чутье.

АННА: Однажды в шестнадцать лет я уловила в его взгляде то, что никогда не замечала раньше, он перепутал меня с ней.

– Ей было шестнадцать, когда они познакомились. После того случая, – догадываюсь, Мари говорит о том, как он перепутал Анну, а возможно, и остальных с их матерью, – любовь к нам и к ней начали путаться и обе превратились для него в невыносимую пытку. Он боялся оставить нас одних и еще более не желал быть рядом с нами. Так он промучился два года, мы это хорошо видели и мучились вместе с ним. Как только нам исполнилось восемнадцать, он съехал.

– Так он съехал не потому, что закончился траур? – спросил я.

– Не думаю, его траур когда-нибудь кончится, – ответила Мари, – а причина мы. Мы не даем ее образу уйти в прошлое. Мы – мучительное поминутное напоминание о ней.

– Как он проявляет свою любовь? – продолжил я.

НЕТА: Прежде всего, заботой. Он защищает нас от всего на свете и, если б мог, защитил бы друг от друга и даже от самих себя.

АННА: Он использует заботу как месть за то, что из-за нас потерял ее. Что он в действительности достиг этим – навязал нам адреналиновую зависимость.

– Приятно чувствовать такую заботу? – спросил я.

– Как ты думаешь? – ответила вопросом Анна.

– Не имею представления. Я не женщина. Не помню отца, а мама, на мой взгляд, никогда не защищала меня. Только презирала, когда не мог за себя постоять. У меня было несколько тяжелых моментов. Я нуждался в ее помощи. Но, похоже – она полная противоположность вашему родителю. В моменты, когда нужна мне больше всего, попросту безжалостно отворачивается. Кажется, приучает меня к мысли, что женщина не предназначена быть источником заботы, а создана находиться на принимающей стороне.

АННА: Ты искренен со своей мамой, и она с тобой?

– Кажется, да. Но иногда чувствую между нами дистанцию, и не я ее создаю.

НЕТА: Догадываюсь: ты видишь в ней женщину, и она этого остерегается.

– Почему она должна остерегаться? Что в этом ненормального? И как дистанция между нами наводит вас на мысль, что мама остерегается предстать женщиной в моих глазах?!..

– Если она разрешит тебе увидеть в себе женщину, ты не сможешь разглядеть ни одну другую женщину, – осторожно пояснила Нета, то ли волнуясь, что я неправильно пойму ее, то ли остерегаясь встрять в нашу с мамой близость.

Держать между нами дистанцию, чтобы я не увидел в ней женщину?! Чушь какая-то. Я ее сын. Матери для того и придуманы, чтобы дать сыновьям первый опыт близости с женщиной. Еще одна дополнительная глава в моей энциклопедии загадок. Женских загадок. Не понимаю, как Марианета находит в этом проблему. Может, это не я, а она безнадежный фантазер? Но какой-то уж чересчур неопытный и беспомощный.

– Что-то не так с мужчинами? Они видят женщин всюду. В дочерях, матерях, – произнесла Анна, превзойдя саму себя суровостью суждения, которое умышленно или непреднамеренно должно было оттолкнуть меня.

Странным образом, не оттолкнуло. Напротив, стянуло мостом два наших берега. Я не должен воспринимать ее слова. Не они обращены ко мне – ее горечь была. Неважно, справедливую или необоснованную, она доверила мне свою обиду, и я не вправе отказаться от ее приношения. Самое малое, что могу сделать, быть благодарным ей.

Но поразмыслить с полминуты надо.

Вполне возможно, отец, случалось, путал дочерей с их матерью, но заметила это только Анна. А если заметили и остальные, то только Анна ощутила горечь в сделанном открытии. Маринета явственно показывала, что не разделяет с Анной ее осуждения. Само слово «перепутал» разве предполагает преступление? Если дочери точные ее копии (на это указывал портрет за их спинами), то было бы ненормально, если бы он не видел этого. И сходство постоянно обжигало его. Не могло не обжигать.

Каким собственно способом совершил он преступление?.. взглядом?!.. Если я сейчас опущу глаза до уровня грудей Анны, то тоже совершу преступление. Вероятно, это обвинение справедливо. В том или ином случае, никуда глаза опускать не собираюсь. Очевидно, за исключением взгляда он не совершал других действий, выходящих за границы дозволенного. Иначе наш разговор протекал бы в других тонах, либо не состоялся вообще. Я не планирую стать ни его адвокатом, ни обвинителем. Что-то подсказывает, он и сам может за себя превосходно постоять, если сочтет в том необходимость.

Но за себя постоять все же придется. У меня действительно особые отношения с мамой. Но они должны служить причиной гордости и примером для подражания. Анна же, ничего не зная о нас, ни разу не видев нас вместе, по сути, не зная даже меня, цинично заявляет «что-то не так со мной». Даже если она и была частично права, то ничего о моих греховных мыслях знать не могла и оснований для упрека не имела.

И последнее, если отец и я оказались «злодеями», это все равно не давало Анне права обобщать наше «злодейство» на всех мужчин. Подобное обобщение, на мой взгляд, не показатель высокой организации ума.

Я смотрю на Анну, Анна на трещинку в инкрустированном полу, Мари – на невидимый и, скорее всего, не существующий заусенец на ногтях, Нета на меня в ожидании чего-то – не понять чего.

Слова Анны прозвучали неожидаемо, бессмысленно и нелепо. Одновременно в них чутко затаились естественность и предопределенность. Они расколотили ледяной за̀мок напыщенного самодовольства и чопорного позерства нашей встречи. Марианета растеряла емкость и самоценность, я сбросил ущербность возраста. Неожиданно мы стали равными после двухчасовой буффонады. Махонькая сердцевинка, хрусткая и ломкая, родилась под аквамариновым небом, стала центром кристаллизации ошибок, обмолвок, стыдливости, делающих нас чувствительными, уязвимыми и трогательными. Превратила нас из прилизанных и лакированных романических героев в реальных людей.

Я невольно взглянул на «Кровоточащие Розы». Полотно на стене так прекрасно подходило моменту. Когда-то меня поразила абстрактная идея картины: женщина, обращенная к небу, розы, рожденные в ней. Красота, кровь и боль – ее непрестанные попутчицы. Сейчас я разглядел не абстрактную, а реальную женщину. Ее предназначение быть обладаемой и неспособность подчиниться. Ее