не станет первой отпускать меня из нашей секундной близости. И в тот же момент чувствую, как другое тело знакомое касается меня.

Остановись, глубоко вдохни, очисти мысли и фантазии. Это твой момент в жизни, твой звездный миг забыть о собственном существовании и возможно ничего более величественного в твоей жизни уже не произойдет и то, что Илай говорит про маму, в действительности это он о себе. Это он создал меня и всю жизнь готовил к этому моменту.

Три звезды зажглись над пустынным темным горизонтом, и одна из звезд всего лишь светлячок между двумя светилами. Но в этом несказанная прелесть вселенной, где молекула – пристанище галактик, а светило всего лишь корпускула атома высшего мироздания, а светлячок обладает могуществом объединить два светила в одно двойное либо обратить в вечно блуждающие, горящие одиночеством пустоты.

Марианета исчезла, уступив место трем непохожим друг на друга и ни на кого другого существам. Я так хорошо знаю Илая. Если на свете существует единственная женщина, которая обладает властью насытить его ночи тоской и томлением, то это может быть только Мари. Независимо от того, принял ли он ее искру или три года его опоздания представлялись ему непреодолимыми, остаться равнодушным к Мари было вне пределов даже его невероятной силы.

Странно, как могло случиться, что я увидел это в незнакомой женщине и пропустил в Илае.

***

Нета проводила меня к дверям.

– Это так серьезно? – спрашиваю ее.

– Я не уверена, что слово «серьезно» приемлемо в случае Мари. Она всегда серьезна. Ты и сам это видел. Но должна согласиться. Она сильно изменилась с того момента, как у них с Илаем это началось.

– Мари всегда была ближе к Анне?

– Нет. Не всегда. И сейчас не ближе. Просто Анна взяла на себя миссию опекать Мари и я догадываюсь почему, и Мари догадывается. Я же в этих попечительных играх не участница.

– Что-то здесь не клеится.

– Что не клеится? – удивилась Нета.

– Мне очень приятно, но как-то не складывается, почему ты обсуждаешь со мной Марианну. Ты знаешь меня только два часа и не сомневаешься, секретничать ли о сестрах.

– Я могу повторить все это и в их присутствии. Никакими секретами я не делюсь. Не возражаю и, надеюсь, у нас с тобой будут секреты. Мир готовится измениться, и я готова изменяться вместе с ним.

ПОХОД

– Я думаю, ты прав – мы не можем препятствовать твоему решению, – добровольно принимает на себя решение за наших Алёна.

Она останавливается, но опять успевает раньше, чем другие встрепенутся согласиями или возражениями:

– Но ты должен гарантировать, что твоя мама будет хранить секрет, как если бы ты ей ничего не говорил, – добавила она вторую мысль, которую тут же взглядом, тоном и поворотом головы обратила в главную.

В этом была особая прелесть Алёны – не было необходимости предварительно продумывать и обсуждать с ней сценарий поведения.

Все разом наперебой заговорили в поддержку второй части, невольно соглашаясь с первой. На всякий случай Алёна избегала пересекать меня взглядом, боясь, что выдам нас выражением благодарности или понимания, и мы окажемся уличенными в заговоре. Не следует недооценивать проницательность оппонентов, даже если они всего лишь дети.

– За это можете не беспокоиться, – заверил я.

Великолепно исполненная схема обсуждения через несколько секунд неожиданно оказалась под угрозой срыва, когда Адик выдал встревоженные в нем измышления.

В отличие от меня Адик был врожденным лидером. До комсомола у нас еще был довольно длинный путь, но он уже был там, радушный, уверенный, готовый нещадно взвалить на себя тяжелую ответственную ношу вожака комсомольской стаи, отклоняя туловище назад, широко разводя в сторону руки, расцветая в неотразимой приветливости. Но в тот момент у него на лице были отпечатаны то ли унылое раздумье, то ли претензия на прозорливость, то ли непривычная для него неуверенность.

– Что же это получается? – произнес он, придавая оттенок глубокомысленности каждому с достоинством расставленному слову, – единственный среди нас человек, обладающий полной свободой, кому не грозит наказание за своеволие, расскажет, а мы – все остальные обычные смертные – скроем, а потом с риском для жизни будем изобличены и жестоко наказаны.

Завертелась жаркая суматоха суждений. Каждый посчитал своим долгом высказаться и ни один не приложил усилий прислушаться к мнениям другим. Я только навострился сожалеть о вступлении в содружество, как новая мысль «а чем это я так отличен от окружающих?» бесцеремонно растолкала все остальные.

Так невзначай свершилось открытие. Но было ли это открытием? И что оно мне давало?

Спешно проведя мысленную инвентаризацию ощущений, я не нашел никаких дополнительных ранее неизвестных мне прав и свобод. Открытие состояло в том, что они не были нормой для окружающих. Конечно же, никакой радости это не приносило. Во-первых, было не моей заслугой, а без усилий полученное (отчасти, выкраденное) вознаграждение ни за что. Просто так, за везение быть ее сыном. И еще – есть люди, радующиеся и даже гордящиеся обладанием тем, чего их окружение лишено. В моей книге жизни на это было наложено табу. Нам с Илаем строго запрещалось радоваться тому, что у нас есть нечто, чего нет у других, или испытывать любое чувство превосходства. И напротив, возбранялось испытывать зависть к другим, кто располагал нам недоступным.

«А знать можно?» – спросил я у мамы. «Знать нужно. Лишних знаний не бывает». «Но ты всегда говоришь, что мы не контролируем чувства» – продолжаю допытываться. «Верно. Мы не контролируем чувства. Но зависть и превосходство ошибочно называются чувствами. В действительности это образ мышления. Оба гноят человека изнутри» – объяснила она.

И все же причина для счастья должна быть где-то тут. Мне только нужно приложить чуть большие усилия, чтобы разглядеть ее. Я постоянно тренировал себя ощущать радость от повседневных вещей и событий, но успеха в этом добивался редко. Точнее, испытывал радость, но большей частью, когда прилагал специальные усилия и направлял себя в русло вынужденной (иногда «насильственной») радости, а по моим тогдашним стандартам, а возможно и нынешним, радость должна приходить сама по себе добровольно, а не сопротивляться, будучи притянутой за уздечку или поводок.

В конце концов, благодаря серьезным усилиям причина была найдена – «я счастлив, что у меня есть такое, чего могло не быть, будь мама деспотична или отравлена маниакальным контролем».

Весь этот поток открытий, прошелестевших перепутанными страницами в моем мозгу, не прошел незамеченным для наших. Первой отреагировала Аида, чуть наклонив в бок свою невероятно умную, коротко подстриженную голову. Она имела самые большие