с одной девочкой много лет. Два года назад она уехала – очень далеко. Я не догадывался, как сильно привязан к ней, пока она была рядом. Сейчас работаю над тем, чтобы навсегда забыть ее. Вот и всё. Бьюсь об заклад – вы ожидали услышать нечто совсем другое.

НЕТА: Эта история очень подходит тебе. Это ты унаследовал от мамы. Жизнь чересчур коротка, чтобы успеть полюбить дважды.

– Я не думаю, что это любовь. Просто привычка или привязанность.

МАРИ: Удачи тебе отвязаться от этой привязанности.

– Ты готов описать нас? У тебя есть, что сказать, верно? – удобно устроилась Мари.

Какие разные они были… Управляющая в высшей инстанции невероятно сложная Мари. Взглядом, движением руки или изгибом бровей принимала и одобряла решение за весь рой. Проводник планомерного и правильного развития событий, бескомпромиссная, прикрывающая строгостью свою хрупкую уязвимость Анна. Загадочная, независимая, за простотой и наивностью скрывающая острый тонкий верткий ум Нета.

– Готов, но не буду, и никакими правилами дома вы не вытяните из меня никакого признания.

Я отказываюсь различить их. Что-то особо ценное безвозвратно исчезнет, лишь только единое живое существо раздробится на три осколка.

– Как же ты похож на нее, – проговорилась Нета.

– На маму, – пояснила Анна.

О чем они? Я наверняка знал, да и по их собственным заверениям, с мамой они не встречались. Но неожиданно эти мелочи потеряли важность. Остались лишь две вещи, достойные внимания. «Как ты похож на нее» и «За исключением разве только одного».

Момент истины надвигается. Настоящая живая история готова смести со своего пути глупые незначительности, бесстыже навешанные на мои наивные уши и бессовестно отраженные в моих всему верящих глазах. Не понимаю, не слышу, не вижу ничего, что произносится в чуждом окружающем мире. Мой слух заполнен настоящими, хоть и далекими, едва различимыми звуками. Эхо поймано в капкан и бьется, беспомощное вырваться на свободу.

«До чего же ты похож на нее… До чего же ты похож на нее… До чего же ты похож на не…» Неудивительно, и эта подсказка великодушно подброшена мне Нетой вслед за «…за исключением разве только одного».

Эхо обретает свободу и в благодарность доверчиво четко отзывается во мне. «До чего же ты похож на него». Явственно очерчивается немыслимая симметрия происходящего. Где оно, мое мутное зеркальце – приют испытывающих взглядов, перетасованных видений, затуманенных изображений, чтобы увидеть мое удивление и восторг?

Вот она истинная причина моего приглашения на Олимп.

?! Как Мари сумела предугадать во мне это понимание?!

?! Как Нета знала, какой вопрос построит мост в их тайну?!

– Так вы, вероятно, знакомы с Илаем? – безразлично произнес я.

– Мы знакомы с Илаем, – поспешно, но спокойно и стараясь привлечь к себе внимание, завивая указательным пальцем правой руки и без того великолепно завитую светло-пепельную прядь, произнесла Анна.

За все время нашего общения ни одна из собеседниц не прикасалась к волосам. Не старалась привлечь ими (читается «отвлечь») мое внимание. Я взглянул на Нету. Она запрятала улыбку так глубоко, как только могли позволить ее актерские качества, и с любопытством наблюдала дальнейшее развитие событий. Ей не надо разыгрывать спокойствие и безразличие. Она может изображать все, что ей вздумается – никто не ожидает от нее искусственных изящных эффектов. Не в этом ее сила и магическая привлекательность.

Тем временем Анна улыбнулась, пытаясь вторым после волос приемом привлечь мое внимание. Ее старания абсолютно напрасны – в моем мозгу уже жива реальная картина. Если бы мама могла наблюдать ее сейчас, сколько удовольствия получила бы и какую гордость испытала… А если нет? «Понимать людей – замечательно, но берегись прослыть хитроумным». А в моем случае еще и «негодным мальчишкой». Но они сами того хотят. Им это нужно – возможно, для того я и оказался в этих стенах. Я им не интересен, другой магнит притягивает их интерес. Я всего лишь магнитно-силовая к нему линия.

К черту глупые рассуждения – надо успевать наблюдать.

…если я смогу понять механизмы их коммуникации,

…если я смогу увидеть трепет их тревог,

… если я смогу почувствовать их естественность, все еще спрятанную под толстым слоем манер, условностей, поз, облицовок

… то был момент понять, увидеть, почувствовать.

– И какого ты о нем мнения? – безразлично смотрю на Анну, стараясь не пропустить момент ответа и лишь только, довольная успехом своей операции, она готова ответить, а я уловил боковым взглядом Нету – уж она точно знает, что сейчас произойдет, перебил Анну за мгновение до начала ее отвлекающего монолога («теперь и Алёна может мной гордиться»), завершил: – Мари?

Три взгляда устремились к Мари. Анна с беспокойством. Нета с любопытством. Я с восторгом, увидев Мари по-новому, совсем не той, с которой провел два последних часа. «О милый Илай, ты не имеешь ни малейшего представления о том, какой интересный разговор у нас с тобой предстоит этим вечером», – и я уверен, он услышал меня в то мгновение, находясь где-то на другом конце города.

– Думаю, он привлекательный молодой человек, – Мари была великолепно подготовлена.

Тонкая легкая прозрачная завеса прикрывает вулкан. Не в Мари. В обеспокоенных влажных глазах и застывшем дыхании Анны. В незаметном дрожании изогнутых густых длинных ресниц Неты. В трех нежных телах, с неожиданной силой прижимающихся друг к другу в бессонном, внезапно подступившем рассвете с глубоким радостным дыханием и пронзительным счастьем, коснувшимся в тот миг одной, и значит всех.

Случайно или по не известно кем подготовленному сценарию, я тоже оказался в объятиях того вулканического мгновения в окружении трех женщин, два часа назад незнакомых и недосягаемых, в этот момент доверивших мне свое счастье. Я это знал, но положиться на «конечно, и они знают, а как иначе – ты наблюдал их все это время – ты видел их возможности» я не мог. Я видел их красоту и ранимость, слышал один голос и видел три поразительно разнящихся создания. Понимал тревожность их ожидания, когда сам превратился в вулкан – точно зная, что нужно мне. Миллионы лет поколениями разжигающаяся потребность прикосновения, которое в тот момент, казалось, важнее даже самого понимания, или ставшее особо важной его частью.

Приближаюсь к Мари. Она встает навстречу. Обнимаю ее без стеснения, стыда или неловкости, будто бы делал это ежедневно последние пять лет. Касаюсь ее дыхания, аромата. Неожиданный бессонный тот рассвет навсегда западет в память вместе с грустью, что никогда не смогу принадлежать ему, только потому, что молод, мужчина и ни на каплю не похож ни на одну из них.

Освобождаю Мари, полагая, что она