права на зависть к моим свободам. Ее отец был военным и создателем совершеннейшего кодекса ограничения и подавления ее свобод.

– Так ты ничего этого не знал? – поражаясь, что такая очевидность прошла незамеченная моим пытливым умом.

– Знал – схитрил я. – Недосуг было сравнивать. В каждой семье свои правила. Уверен, у каждого из вас есть такое, чего нет у меня. Что из этого? Я довольствовуюсь тем, что имею.

– Какой смысл быть счастливчиком, если ты про это ничего не знаешь? – философски заметил Саня, не столько задавая вопрос, сколько констатируя факт несправедливости распределения радостей в окружающем нас мире.

– Если ты счастливчик и ничего про это не знаешь, значит, не заслуживаешь им быть, – по-кузьмапрутковски закончила диспут Аида.

После чего сообщество все же перешло к обсуждению технических деталей.

Таких, к примеру, как…

– А если кто-нибудь опоздает? – вставил свои пять копеек Павлик.

Решение этого вопроса Адик взял на себя.

– А если кто-нибудь опоздает, то мы тебя подождем.

***

Короткое знакомство с дикой природой, которое, к нашей вящей досаде, ограничилось несколькими невероятно грязными на вид клетками, невыносимо дурно пахнущими животными с еще более невыносимой печалью в глазах закончилось и наши развернулись к школе. Настроение обсуждать увиденное не появлялось.

До завершения похода оставалось не больше десяти минут, и я позволил себе признать необоснованность своих беспокойств, когда из стоящего возле тротуара автомобиля выскочил небритый и небрежно причесанный мужчина и бросился к Павлику. Схватил его за руку, начал трясти, а потом еще и бить по руке, сердито приговаривая:

– Мерзавец! Я покажу тебе царапать машину! Едем в милицию. Заплатишь мне как миленький за ремонт, или папочка заплатит, – и начал тянуть Павлика в машину.

Лицо его исполняло странные спорадические движения, выжевывая из себя злость или напротив – пытаясь проглотить ее и насытиться. Его верхняя челюсть неритмично подпрыгивала, будто бы Павлик всадил в него кость гнева, и теперь он не может ни проглотить, ни пережевать, ни выплюнуть. Щеки болтались по сторонам, пытаясь удержать за уздцы взбесившуюся кобылу ярости.

Интересно, что вытанцовывало мое лицо. Догадываюсь, мешанину беспомощности вступиться за Павлика и защитить девочек от ужаса, который охватил их, и главное, что-то можно сделать, и сколько людей смогли бы, но, к сожалению, я не один из них.

«Вот тебе и поход в зоопарк». Похищают Павлика среди ослепительно белого солнечного дня и почему именно Павлика? Вопросы начали свой перекрестный обстрел. Павлик царапал машину? Чем царапал? Пальцем?

Нечто подобное кошмаром цеплялось к моим видениям последние несколько дней, с момента начала подготовки к походу. Похищение Павлика воспринимается не так ужасно, как возможное (страшно даже вообразить) похищение кого-то из девочек. Но мы пока только на середине событий и много бед еще может обрушиться на нас. Один из возможных сценариев – Павлик вырывается и убегает. Мужчина хватает одну из девочек в заложницы взамен – ни у одной из них и в помыслах нет начать бегство прямо сейчас, не дожидаясь надвигающейся опасности.

Инстинктивно взгляд тянется к Алёне (почему-то ее безопасность волнует меня прежде всего). Она смотрит на то место, где стоял Павлик в момент похищения. Его там больше нет. Вместо него во всей своей ржавой уродливости на асфальте жирным червяком извивается большой корявый гвоздь.

Все сомнения и недоумения понуро расходятся по своим местам, без места остается только «а что делать с образовавшейся ясностью?» Не имею представления. Но кто-то имеет. Алёна бросается к небритому мужчине, хватает его за руку. Ее залитые слезами глаза излучают зеленеющий ужас.

– Дяденька, простите, пожалуйста, – вопит она истерично. – Это моя вина. Он мой брат. Я должна всегда держать его за руку. Он очень больной. Я только на секунду отпустила его и вот, что он натворил. Родители убьют меня, – на слове «убьют» ее крик сорвался в визг. – Пожалуйста, простите. Ну, пожалуйста.

Алёна, обессиленная, начинает сползать на землю. Я бросаюсь поддержать ее, но небритый дядечка успевает раньше.

– Не волнуйся. Хорошо. Хорошо. Пусть идет себе. Только успокойся.

Как только Павлик отпущен на свободу, Алёна хватает его и то ли с силой удерживает, то ли обессиленная за него удерживается.

– Давайте-ка, я подвезу вас. Вам далеко?

– Спасибо. Мы тут совсем рядом, – спасительно вступает Адик.

Поход продолжается. Алёна сворачивает в боковую улочку. Все остальные послушно без удивления и сопротивления следом, хотя ясно – маневр не по пути, напрасен и сожрет дополнительные пять минут нашего и без того непозволительно промотанного времени.

Как только защищенные изгибом подвернувшегося здания мы становимся невидимы, Алёна отпускает Павлика, и уже настоящие живые слезы и стиснутые зубы делают ее незнакомой и опасной. Плачет неловко. Коряво. Неумело. Я-то считал, она умеет делать все. Собирает себя в гнев, нас – в растерянных свидетелей, пальцы в кулаки и начинает неуклюже тыкать ими в удивленного Павлика. «За что? Что я такого сделал?» Он не придуривается – действительно ведь не понимает.

После нескольких неудачных попыток сбить его с ног, или что там еще она пытается достичь своими мягкими невесомыми кулачками, сдается. Пробует чуть более ве́домые пощечины. Апогея же достигает маленькими аккуратненькими, но в меру остренькими коготками, оставляя пурпурные следы на его все еще удивляющемся лице. Успех. Павлик постыдно съеживается в слезы, и Алёна брезгливо отталкивает его от себя. Поворачивается ко мне и долго смотрит. Я и сейчас все еще не знаю, что она тогда ожидала от меня.

Во мне отсутствует ген ностальгии. Не знаю даже, где положено ему располагаться. В памяти, чувствах, рассудке? И все же в моей взрослости есть один момент, затерявшийся в детстве. Черная та дыра зудит во мне, тянет воротиться в тот ее взгляд и понять ее ожидание. Мне даже не нужно ответить каким-то важным для Алёны действием. Мне бы только понять!..

Когда Павлик нуждался в помощи, а мы, остальные наши – Великолепные, Уверенные, Саркастические и абсолютно бесполезные – истуканами болтались вокруг, Алёна взяла на себя спасение этого придурка. Ей понадобилась доля секунды, чтобы понять как. Почему мне не достаточно жизни понять что.

Иной раз, кажется, что в те несколько секунд она вложила еще неясное для нее самой в тот далекий момент детства «Когда через много лет мне понадобятся твоя помощь и вера в нас, от которых будет зависеть моя жизнь, будешь ли ты способен понять, помочь и защитить меня?!..»

Наш поход завершается. Как бы сворачивается в себя, будто дитя кутается в кокон одеяла, не изолируясь от внешнего мира, а защищая свой собственный от