Документы она просмотрела очень бегло, но, возвращая их ему, не удержалась от шпильки:

– Все вроде бы в порядке, но нам ли с вами не знать, как можно беспроблемно существовать долгие годы по поддельным документам.

– Они подлинные, поверьте. – Он снова улыбнулся ей улыбкой, тянущей на «Оскара», убрал документы в карман и встал со стула. – Я еще немного поброжу по дому, если вы не против?

– Валяйте, – Ольга снисходительно хмыкнула. – Что только ищете, не пойму? Лешка-то с Ксюшей каким боком к вашему детективному агентству и к вашему Попову Владиславу Васильевичу?

Валера уже стоял одной ногой на перекладине лестницы, намереваясь подняться на чердак, когда его настиг ее вопрос. Он подумал минуту, потом ответил:

– Тем самым боком, Оленька, – надо же, он во второй раз назвал ее именно так, и язык очень даже привычно выговорил это, выговорил нежно так, певуче… – что из пистолета, который был зажат в руке вашего Лешки, был убит мой Попов Владислав Васильевич. И убит был в вашем городе несколько месяцев назад. И вез он сюда, по моим подозрениям, страховой полис на огромную сумму, на которую он застраховал свою жизнь и…

Тут он сделал паузу, испугавшись, что Ольга сейчас грохнется в обморок. Она как-то неуверенно начала сползать со стула, съежившись в комочек. Накренилась на один бок и начала сползать. Но нет, кажется, усидела все же, и тогда Валера закончил:

– И жизнь свою он застраховал в вашу пользу, уважаемая госпожа Шустикова.

– То есть? – Она не спросила даже, а пискнула что-то нечленораздельное, но он догадался.

– То есть в результате его смерти деньги должны будете получить вы! А его застрелили! В вашем городе! И тут еще племянник его, к тому времени несколько лет как покойный, примчался за неделю до его смерти! И тут еще муж вашей подруги с пистолетом, из которого были произведены те самые смертоносные выстрелы! И подруга пропала! И племянник этот как бы во второй раз погиб, но погиб опять как-то странно: с искалеченным до неузнаваемости лицом и всеми выбитыми зубами! Как, по-вашему, это называется, Оленька?!

Надо же, как ему нравится называть ее именно так! Славно так, сладко, будто ванильное мороженое тает во рту, когда он на такой вот манер называет ее по имени…

– Это же чертовщина! – простонала она и съехала-таки со стула на пол.

Прямо в пыль и грязь немытого годами пола уселась. Уселась и посмотрела на него совершенно больными и совершенно беспомощными глазами.

– Именно чертовщина! – Валера сочувственно кивнул и, забыв помочь ей подняться, полез все же на чердак, напоследок обронив оптимистично: – Будем разбираться… Оленька!

– Мне же еще нужно было к маме сегодня съездить. Там Мишка… – опечалилась Ольга, когда они парковали ее машину во дворе. – Обо всем позабыла. Сейчас уже поздно, наверное.

– Не поздно по времени, но темно, учитывая время года. Я вас не пущу по такой темноте и такой дороге одну.

Кто тебя еще спросит, придурок? Кто ты такой, чтобы указывать ей? И что вообще возомнил о себе, покровитель чертов! Валера рассердился на себя за эмоциональную самодеятельность и излишне заботливый тон. Заигрался, называется! Заигрался, забылся, размечтался…

Да, как же! Сейчас она выйдет из машины. Позволит обхватить себя за талию, чего ему так хотелось последние несколько часов. Потом позволит довести до квартиры и, как пару дней назад, позволит снять с себя сапоги и короткую щегольскую дубленку, которая ничуть не грела ее. А потом разрешит ему усадить себя на диван и греть изящные ступни в его ладонях. Потом, по закону жанра, должен быть чай, непременно крепкий, горячий, пахнущий либо липой, либо мятой. Это было не столь важно, это были уже детали.

Ольга должна будет пить его, обхватив большую глиняную кружку рукавами того самого застиранного до катышек свитера, который обрисовывал контур ее фигуры лучше любой кисти любого прославленного художника. А потом…

Валера зло притопнул ногами, отряхивая снег с ботинок и кромки джинсов. Никакого потом не будет.

Надо уходить от нее. Попрощаться, условиться о завтрашней встрече, как того требовало их общее дело, и уходить. Вскочить на подножку отъезжающего автобуса. Влезть в его теплое, пахнувшее распаренными с мороза шубами нутро. Пристроиться на сиденье. Протопить горячим дыханием в промороженном окне крохотный пятачок чистого стекла и смотреть на пробегающие мимо огни…

Романтично, конечно, но ни хрена не катит! И в автобус не хочется (черт, как некстати заглохла машина). И на огни чужие смотреть из окна совсем не хочется. Смотреть и представлять себе уют и тепло чужого дома и чужого незамысловатого счастья: с субботними вылазками к друзьям, с долгими посиделками у телевизора, с банальным пивом и чипсами.

Посидеть у телевизора и он, конечно же, мог бы, но уж больно не хочется ему уходить от нее…

Оля смотрела на Валеру с изумлением. Он определенно злился. Топтался в снегу стильными ботинками на тонкой подошве, прятался в куцый воротник куртки и почему-то злился. На нее? Да нет, не должен. Она не давала никакого повода. Даже помогла ему обшарить каждый уголок Ксюшиного дома, когда Валера спустился с чердака.

Ничего подозрительно они в доме не нашли, кроме тех одеял, что Валера достал с чердака. Одеяла были старыми, вытертыми до дыр, но чистыми. Кто-то их аккуратно сложил за трубой печки на чердаке и прикрыл сверху пустыми ящиками.

В ящики Ксюшина мать собирала раньше антоновку. Отсылала с оказией дочери в город, дожидалась по весне возвращения пустой тары и снова по осени заполняла их крупными желтобокими яблоками, которые пахли такой пряной, кисловатой свежестью, что у Ольги, например, от одного их вида пощипывал язык.

– Кто мог их там спрятать? – спросила про одеяла Ольга скорее у себя, чем у него. – Ксюша?..

– Она курила? – зачем-то спросил Валера, когда они уже заперли дом и шли к машине.

– Да нет. Баловалась иногда, но чтобы постоянно… Нет, не курила, пожалуй. А что?

– Тот человек, что какое-то время жил в доме, а он жил, сомнений нет, так вот тот человек курил. Повсюду в доме пепел. Как если бы он ходил по дому с сигаретой и стряхивал пепел прямо под ноги. Одеяла в нескольких местах прожжены. И газета.

– Окурков не было видно, – возразила Ольга.

– Они все в печке. Я специально туда лазил. Тот, кто жил и курил в доме, не удосужился подмести пол, насорив пеплом, но исправно таскал окурки в печку.

Лешкина привычка, ахнула тогда мысленно Ольга, но ничего не сказал Лапину.

А сейчас стояла и размышляла. А ну как Валера откуда-то дознался о такой Лешкиной привычке и злился на нее теперь за то, что она умолчала? Исправлять ситуацию сейчас было уже поздно. Сделает только хуже, если начнет оправдываться и придумывать что-то с ходу. Потом… Как-нибудь потом…