прямо в свой кабинет – единственное место в нашем доме, куда нам с Джуни входить запрещалось. Я пролистала эти папки, но, не узнав ни одного имени, убрала обратно в коробки, постаравшись уложить так, как они лежали.

Скрип над головой заставил меня замереть. Я прислушалась, глаза заметались между лестницей и дверью, дверью и лестницей, лестницей и дверью…

Звук не повторился.

Выдохнув, я протянула руки к верхней коробке во второй стопке, сняла ее и поставила на пол. Она была тяжелее, чем коробка с рождественскими украшениями, но легче, чем коробки с папками.

Сняв крышку, я посветила внутрь фонариком.

И встретилась взглядом с Эдом Годо на черно-белом снимке.

Сердце бешено заколотилось.

Вид у Эда был сердитым, волосы коротко стрижены; не прикрытые напомаженными прядями глаза казались бездонными – две дыры, проткнутые в лице.

Я села на пол, скрестив ноги, и зажала зубами фонарик, чтобы высвободить обе руки. Фото было приколото скрепкой к папке с делом Эда. Он действительно служил в армии, как рассказывал нам.

«Я перенял эту привычку в Джорджии, когда служил. Защищает зубы от кариеса. Лучше запивать анальгетик, чем пить эту мерзкую колу».

По истечении срока службы Эд с почестями демобилизовался. Судя по списку мелких преступлений, которые он совершил на гражданке, Эд прокладывал себе воровством путь по Восточному побережью, пока не оказался в Миннесоте. Официальных документов, свидетельствовавших о предъявлении ему обвинений по прибытии в Миннесоту, в папке не было, но я нашла нечеткую копию под копирку одной рукописной записки; в ней говорилось, что Эд находился под наблюдением за насильственные действия. Я пробежала бумагу глазами, но подробностей, о которых умолчал отец, не нашла. Эда подозревали в убийстве официантки в Сент-Поле, но два десятка его приятелей подтвердили под присягой, что он всю ночь провел с ними, а на месте преступления не нашли никаких улик.

Я перелистнула страницу, но больше никакой информации не было. Я покопалась в файлах, заново перечитала кое-что, но ничего нового не узнала. Начав укладывать бумаги в прежнем порядке, я обнаружила на дне коробки конверты из оберточной бумаги. Развязав тесьму, туго стягивавшую первый конверт, я сунула руку внутрь: пальцы нащупали острые уголки прямоугольников. Я вытащила блестящие, сделанные полароидом снимки, положила на колени и стала рассматривать.

На миг в глазах потемнело; губы вокруг фонарика пересохли. Дрожащей рукой я извлекла его изо рта. И вновь сосредоточила взгляд на снимках. Это были фотографии обнаженных девушек. Все они были юные, некоторые даже моложе Морин, настолько юные, что их лобки еще не поросли волосиками. На многих снимках были только тела, головы не попали в кадры из-за малого угла обзора камеры. Перебирая фотографии, я переворачивала каждую из них. На обороте были проставлены только даты; некоторые снимки восходили аж к 1971 году. Глаза снова затуманились; я поняла, что расплакалась. Это были не полицейские фото, по крайней мере не все из них. На этих был отчетливо виден яблочно-зеленый ворсистый ковролин шерифа Нильсона.

Эти бедные девушки, три дюжины Морин, были принуждены уговорами, угрозами – или силой? – делать то, чего они делать совсем не желали. Как я тогда, на вечеринке в каменоломне, когда Ант заставил меня снять футболку; и я ее сняла, потому что он не оставил мне выбора. Точнее, выбор был, но из боязни остаться одной я от него отказалась.

К горлу подступила тошнота.

Убрав снимки в конверт, я вновь перевязала его восьмеркой и поколебалась: хватит ли у меня духу вскрыть другой конверт? И вдруг услышала хлопок закрывшейся автомобильной двери – так близко, что он мог донестись лишь с подъездной дороги Нильсона.

Слезы на глазах вмиг пересохли.

Я бросила папку с делом Эда в коробку, закрыла ее, поставила в стопку, а конверт с фотографиями сунула в задний карман на шортах. Скрип открывшейся входной двери наверху совпал с тишайшим щелчком закрытой мною дверцы кладовки внизу.

Мне показалось, что шаги устремились прямиком к лестнице, спускавшейся в подвал. Но так ли это было, я никогда не узнаю – прежде чем шериф ступил на верхнюю ступеньку, я уже выскользнула из подвала в тоннель, заперла за собой дверь и опрометью понеслась под землей к своему дому.

Глава 35

Когда я на утро следующего дня спустилась из своей комнаты вниз, отца уже не было дома. И в кои-то веки меня это устроило. Мне нужно было выработать план. Я не могла просто взять и отдать ему снимки. А если честно, я проснулась с сожалением о том, что вообще их стащила. Было бы лучше, если бы фотографии обнаружили – по наводке анонима – полицейские, не водившие дружбу с шерифом. Или даже агент Гулливер Райан – человек приезжий, которому Нильсон не доверял. Найденные таким образом снимки могли послужить неопровержимым доказательством. А так шериф мог заявить, что их не было в его доме, а ковролин просто похожий.

Пожалуй, на данный момент лучшим выходом для меня было вернуть конверт в ту коробку, где я его нашла, а потом позвонить в полицию из телефона-автомата и «донести» на шерифа. Но при одной мысли о том, что мне придется снова проникнуть в подвал Нильсона, меня прошиб холодный пот, а парализовавший тело страх принудил ждать, когда мне в голову придет более стоящая идея. Увы, я так давно не высыпалась нормально, что мозг отказывался соображать.

Мне вспомнилось мыло-обманка. Этот прикольный подарок мне преподнес Антон в шестом классе, когда мы играли в «Тайного Санту». По виду то мыло походило на обычное и пахло, как моющее средство, но, когда ты намыливал им руки, они становились черными. Вот то же я испытывала сейчас: чем рьяней я пыталась разобраться в происходящем, тем сильней утопала во лжи.

Я решила спрятать фотографии на время под матрас: «Пусть полежат там вместе с моим дневником и дневником Морин». Внезапно меня охватила острая тоска по барабанам, по той уверенности, которую я ощущала, сидя за своей ударной установкой. Такого долгого перерыва в игре у меня еще не случалось. «Навещу миссис Хансен, узнаю, как она поживает, и, если с ней все в порядке, попрошу пустить меня в гараж», – подумала я. Миссис Хансен уже предлагала мне это сама, но тогда я побоялась, что барабанная дробь разбередит воспоминания о Морин.

Я заглянула к маме, убедилась, что она спала. Прочитала записку, оставленную Джуни; сестренка собралась провести весь день у своей подружки Либби. Решив удостовериться, что ее родители не возражали, я