что отец не явился. Мы поговорили о Морин – как о живой. (Подобное притворство также было в традиции Пэнтауна.) Мать задала мне несколько вопросов о работе, а я расспросила ее о занятиях в церковной группе, которые она продолжала временами посещать. Джуни завела речь о котятах – о том, какой прелестный котенок был у Дженнифер, жившей в трех домах от нас, о том, что ей тоже хотелось завести котика, но только самого очаровательного, еще совсем маленького, а не такую старую злючку, как Миссис Брауни Рикки.

Потом мама удалилась в свою комнату, а Джуни в свою (после того, как помогла мне вымыть посуду).

Я уже была готова снова сесть на велик и покатить к зданию суда, когда услышала шум завернувшей на подъездную дорогу машины. Я подбежала к окну. Это был папа! Я распахнула перед ним дверь и ахнула: передо мной стояла его омоложенная версия. Отец выглядел так, как в свои двадцать лет. Впрочем, это было не так уж и важно. Главное – он приехал домой.

– Я подогрею тебе стейк, – пробормотала я, уже помчавшись обратно на кухню, чтобы поставить кушанье в еще теплую духовку.

Когда я вернулась в гостиную, отец наливал себе бренди.

– Хочешь, я принесу тебе лед? – спросила я.

Папа опустился на диван с тяжелым вздохом, как будто его грудь сдавливала свинцовая тяжесть; уставился на бокал с жидкостью медового оттенка, явно избегая встречаться со мной глазами.

– Хизер, судмедэксперт подтвердил, что это был суицид.

Цепляясь за выступы в комнате, я подошла к отцу ближе:

– Как так?

– А Джером категорически отрицает, что Морин была в его доме.

У меня отвисла челюсть. Отец же заверил меня, что проведет расследование! А сам попросту пошел к этому хитрому лису и спросил, не ощипывал ли тот курочек.

– Ты рассказал ему, что мы с Брендой видели?

– Нет, конечно же. Я вас не выдал. Сослался на якобы пошедший слушок. Джером сказал, что это чушь собачья, а Морин была бедовой девчонкой и утонула сама.

– Это Морин – бедовая девчонка? – вскричала я. – Да она попала в беду из-за того, что он с ней сделал! Я видела это своими глазами. – Но я этого не видела. Я видела не шерифа Нильсона, а какого-то мужчину, который мог быть шерифом, а мог оказаться совершенно другим человеком. – И потом… Морин никогда бы не утонула! Я тебе говорила. Она была отличной пловчихой. – Я задышала так часто, как будто только что обежала квартал, и замолкла; мысли в голове спутались. Но у меня еще оставался на руках козырь. Что-то мне подсказывало не делиться этим с папой. Но я не вняла внутреннему голосу. Ведь это был мой отец!

– Есть еще кое-что.

Папа нахмурился:

– Что?

У меня вырвался дрожащий вздох.

– Я прочитала дневник Морин после ее исчезновения. Пап! Она опасалась быть убитой! Так и написала: «Если меня убьют, не допустите, чтобы это сошло ему с рук».

Отец подался вперед, его щеки вдруг заполыхали:

– Кому «ему» не должно сойти с рук?

Я подавила желание схватить дневник и показать его отцу:

– Морин не указала.

Отец уставился на несколько секунд в потолок. Потом отхлебнул из бокала большой глоток бренди и внятно, неторопливо проговорил:

– Подростки склонны многое драматизировать, Хизер. Не все такие уравновешенные и рассудительные, как ты.

Не желая поддаваться на лесть, потрясенная тем, как легко и быстро отец отмахнулся от явной улики, я помотала головой:

– Морин предвидела, что ее убьют!

– Тогда почему она не назвала имя убийцы?

– Я… я не знаю.

Отец отхлебнул еще бренди и поморщился. Он быстро напивался.

– Потому что это была ее фантазия, только и всего. Фантазия, которую Морин навеяло ее больное воображение. Ты же знаешь, Хизер, она совсем одичала, стала неуправляемой после бегства своего папаши. И Морин, и ее мать – они обе перешли все границы. И, боюсь, случившегося было не миновать. Это был только вопрос времени. Шериф Нильсон считает, что Морин выкрала у матери таблетки, и, наглотавшись их, вырубилась и не смогла выплыть. А могло быть и так, что она взяла у матери не сердечный препарат, а что-то посерьезнее. Бог свидетель, у Морин было из чего выбирать.

Я осторожно присела на стул напротив папы. Мне нужно было, чтобы он услышал меня, поверил мне. Почему отец меня не слушал? Я медленно заговорила:

– Если все правда, тогда этот препарат должны были обнаружить в крови Морин, при вскрытии. – Я не была в этом уверена, но спонтанное предположение прозвучало вполне убедительно.

Отец покачал головой:

– Шериф не назначал вскрытие. Его производят только в тех случаях, когда причина смерти под вопросом. А шериф не сомневается в том, что это был суицид. Но даже если бы он настоял на вскрытии, патологоанатому необходимо было знать точно, следы каких веществ искать в организме. Иначе это равноценно поиску иголки в стоге сена. Найди то, не знаю что.

Я открыла рот, чтобы возразить, но отец поднял руку:

– Я и раньше слышал о подобных случаях. Девушки выкрадывали таблетки из аптечек родителей, чтобы снять напряжение, расслабиться, как говорит молодежь, а потом бросались с моста. Все это очень трагично.

– Но…

– Хватит! – вдруг рявкнул отец.

Ударь он меня кулаком под дых, мой шок был бы меньше. Я никогда не слышала, чтобы папа повышал голос, тем более на меня.

Его лицо снова сморщилось.

– Прости меня, детка. Прости, что не сдержался. Но послушай – только между нами… Я не оставлю попыток докопаться до истины. Но когда речь о человеке, которого ты знаешь и перед которым ты в долгу, надо действовать осторожно. И я буду действовать. Я не сдамся. – Отец вперил в меня умоляющий взгляд: – Если я пообещаю тебе держать ухо востро, ты сможешь допустить, что Джером сказал правду? Ты же сама говорила, что свет в том подвале мигал, и лица не были четко видны…

– Нет. – Голос выдал мое страдание. – Морин себя не убивала.

Уголком глаза я уловила движение. Вниз по лестнице кралась Джуни. Она выглядела потрясенной, растерянной. Должно быть, услыхала крик отца. И мама, скорее всего, тоже его слышала, но в спальне сохранялась тишина. Я жестом подозвала к себе Джуни. Она метнулась по гостиной, как загнанный, испуганный зверек, уселась на стул рядом со мной. Я приобняла сестренку.

Отец отпил еще глоток бренди; он даже не обратил на нее внимания.

– Ты не знаешь всего, Хизер, – пробормотал он севшим голосом.

Папа не пояснил свои слова, и я замерла в