– Привет, Хизер! – выкрикнул один из них.

Я помахала мальчишке рукой. Ребята спешили поиграть в софтбол. Я бы догадалась об этом, даже не увидев их снаряжения. Мальчишки играли в софтбол каждую субботу в пэнтаунском парке. Мой дом, мой район гудел деятельной жизнью, соблюдая заведенный распорядок, как превосходно отлаженный часовый механизм, а между тем изнутри его разъедала ржавчина. Гниль. Всегда ли здесь так было? Красивая, счастливая жизнь на поверхности и тьма, разложение и тлен под ней? Как в поговорке: сверху мило, снизу гнило. Так было во всех районах, в каждом квартале или это тоннели стали проклятием Пэнтауна, ослабив наш фундамент, подточив наши основы?

Размышления об этом напомнили мне слова, которые отец повторял друзьям и приятелям чаще, чем я могла подсчитать. Он хвалился тем, что никогда не ругался с мамой дома, потому что ему хватало ругани на работе. Все смеялись, а меня переполняла гордость, потому что я воспринимала это как доказательство того, что у моих родителей был самый прекрасный, самый счастливый брак в городе.

И все же ссоры между ними случались. Довольно часто. Теперь я это осознала. Одна из ссор особенно явственно всплыла в памяти.

Джуни только родилась. Розовощекая крошка часто вела себя неспокойно, пищала и плакала без видимой на то причины. Вот и в тот день она расхныкалась. Я усадила ее на пол и попыталась загипнотизировать взглядом (иногда это срабатывало). Мама с папой разговаривали – так я сначала думала. Мой слух воспринимал их голоса как фоновый шум, пока я не услышала, как мать посетовала, что поблекла, из-за чего отец перестал ее замечать. Четырехлетняя девочка насторожилась. Что это значило? «Это когда я тебя не заметил? Может быть, дело в другом? В том, что я, наоборот, слишком часто тебя вижу?» – возразил отец. А потом добавил, что мама сильно изменилась после рождения Джуни. Я провела кончиком пальца по бровкам сестренки.

«Разве мама изменилась?» – озадачилась я. Живот у нее остался. Я даже полюбопытствовала, не ждала ли она еще одного малыша? А мама почему-то расплакалась. Потом к нам стали регулярно захаживать мамы Клода и Бренды; они хлопотали по дому, прибирались, готовили еду; и лица у них казались осунувшимися и изможденными. А мама все больше спала; иногда она не вылезала из кровати до ланча, и ее лицо всегда выглядело опухшим. Это было задолго до того, как она посетила доктора Коринфа и вернулась домой с пузырьком каких-то таблеток. Но видимо, они не возымели на маму ожидаемого эффекта, потому что в скором времени она подожгла меня и изуродовала мое ухо.

Только произошло это после того, как мама побывала на вечеринке у Питтов – той самой, на которой отец сообщил миссис Хансен, что Сент-Клауд появился на карте благодаря автомобильному заводу и тюрьме, а потом повел ее зачем-то вниз, в тоннели. Ха! Зачем-то! Это я тогда не понимала зачем. Теперь поняла.

Я не знала, в который раз – в первый или в последний – отец изменил тогда маме. А может, их роман с миссис Хансен был в то время в самом разгаре? Стоило мне об этом подумать, и дышать стало трудно, как будто воздух внезапно сделался невероятно плотным. Отец не мог не понимать, что причинял маме боль, но все равно закрутил с ее лучшей подругой.

Миссис Хансен была неотъемлемой частью моего детства вплоть до маминого срыва, когда она решила поджечь себя вместе со мной. А потом мать Морин перестала приходить в наш дом. И виноват во всем был отец. Это все он натворил. Нет, вины с миссис Хансен я не снимала, но почему-то злилась на нее меньше, чем на отца. Мой папа оказался обманщиком, изменщиком! Я опять задышала, как рыба, судорожно глотая воздух и пытаясь вдохнуть его полной грудью. Но ноги продолжили крутить педали велосипеда, везшего меня под небом, затянутым ватными облаками, и волосы уже начал увлажнять пот. Рабочая смена в «Зайре» обещала пройти напряженно. Субботний день и наличие спасительных кондиционеров гарантировали приток большого числа посетителей.

– Давненько не виделись! – не без ехидства воскликнул Рикки, когда я подъехала к служебному входу в торговый центр.

Он стоял в тени металлического мусорного бака, на том самом месте, где всегда курил. Если не считать прыщика, выскочившего у него на лбу крошечным рогом, вид у парня был самый обычный. Такой же, как был до того, как отец мне поведал об Эде. По крайней мере, Рикки не походил на человека, который кого-то убил.

Я пристегнула велик замком.

– Мы что, не разговариваем? – спросил Рик, и мне это показалось забавным. Потому что он никогда не проявлял желания поболтать со мной, а если и заговаривал, то только для того, чтобы справиться о Морин: был ли у нее парень, что она собиралась делать. Но с тех пор, как подруга пропала, Рикки не упускал случая, чтобы потрепаться со мной хоть о чем-нибудь.

– Мне особо нечего сказать, – процедила я.

– Что мне в тебе нравится, Тыква, так это то, что ты не тратишь слов попусту, – хохотнул парень. И затушил бычок о стену здания, осыпав его маленькими искорками. А потом придержал передо мной дверь. – Я устраиваю завтра вечеринку. Такую же, как та, в каменоломне. Придешь?

Миновав Рикки, я с деловитым видом устремилась в кухню. Лицо обдала струя холодного воздуха, в ноздри ударили остаточные запахи вчерашней еды. «Эд и, возможно, даже Рикки. Такие, как они, не меняются. Женщины всегда пытаются сделать их лучше, но подобные типы уже рождаются порочными и исправлению не поддаются».

– Я занята.

– Это вечеринка в честь Морин.

Моя рука зависла перед хронокартами – моей, Клода и Рикки. Мы отработали большинство смен в этом месяце и набрали больше всех баллов. Карта Рикки была отмечена первой; Клод еще не подошел.

– С чего вдруг? – спросила я.

«С чего вдруг ты решил ее устроить?» – вот что я имела в виду, задав свой лаконичный вопрос.

Но Рикки, похоже, отлично понял подтекст.

– Как это – с чего, подруга? Морин была классной девчонкой. Я знал ее всю жизнь.

Я отметила время прихода на работу и повернулась к парню:

– Ты с ней встречался?

Рикки пожал плечами.

– Ну, было пару раз. Так, больше от нечего делать.

– А с Брендой? С ней ты встречаешься?

Рикки вскинул руки:

– Притормози, Коломбо! Что за допрос ты мне учинила? Мне нравится Бренда. Она, конечно, красотка. Но между нами ничего нет.

– А