нам не пришлось. За сутки до дня рождения Нины от Топоркова поступило приглашение, которое мы не могли проигнорировать.

Нина

Мне до сих пор не верилось, как всё обернулось. И только поддержка Глеба давала мне силы оставаться на плаву и верить в лучшее. Каждый раз, когда он возил меня на лечение, нам приходилось прятаться, чтобы не попасться на глаза журналистам, которые периодически осаждали больницу.

В вечер перед моим совершеннолетием я нервничала сильнее обычного. После интервью мы впервые встретимся с отцом с глазу на глаз. Глеб возвышался надо мной, стоя около ворот, словно скала.

Я схватила его за руку посильнее и сделала шаг вперед, когда домочадцы открыли калитку. Внутрь я входила так, будто этот дом никогда не был моим. Так, словно я здесь всего лишь гостья. От этого по груди расползалась горечь, которую хотелось смыть морской волной.

Дверь нам открыла незнакомая экономка, чье строгое лицо служило мне напоминанием, что всё в этом доме больше не мое. Конечно, если мама завещала его мне, то фактически дом мой, вот только я никогда не смогу больше в нем жить.

Отец сидел во главе стола, Лиля справа от него, а Алиса слева. Я расположилась напротив хозяина дома, Глеб около меня. Смысла ужинать вместе я не видела, но раз семья хочет соблюдения условностей, так тому и быть.

— Я надеялась, что посторонних в доме не будет, — произнесла Лиля, посмотрев на Глеба с неприязнью.

После того, как вышло опровержение о помолвке, которую поспешила обнародовать Алиса, на последнюю обрушился шквал насмешек. Как сказал мне Глеб, отец с мачехой даже были вынуждены забрать ее документы из школы.

Я положила ладонь поверх руки парня, лежавшей на столе, и мой жест сказал им всё лучше слов. Он пришел со мной, а раз они сами меня пригласили, то и его тоже. Автоматом.

Отец сидел каменным изваянием и ни слова не произнес с момента моего прихода. Он был чем-то сильно озабочен и не скрывал этого. Даже на Алису и Лилю не смотрел, будто был ими недоволен. От меня не укрылось, что он резко убрал руку, когда его жена захотела к нему прикоснуться.

— Давайте спокойно поужинаем, а после поговорим в моем кабинете, — всё, что он сказал перед тем, как подали горячее.

Я пожала плечами и не стала возражать.

Ужин проходил в гробовом молчании. Алиса, насупившись, вяло ковырялась вилкой в тарелке, Лиля безуспешно пыталась завести хоть с кем-нибудь разговор, я молчала, а Глеб обращал внимание только на меня.

Так что когда трапеза подошла к концу, все, казалось, выдохнули с облегчением. Даже отец резко встал и кивнул в сторону лестницы, поправляя при этом галстук так, будто он его душил.

Лиля было вскочила следом, но отец так сурово глянул на нее, что она побледнела и осталась стоять на месте. Вид у нее был тоскливый и потерянный. Между ними точно произошел разлад.

Когда мы расположились в кабинете, отец несколько минут стоял к нам спиной, глядя в просвет между портьерами. Это напомнило мне о прошлом, когда я часто подглядывала за ним в детстве, ведь входить в кабинет мне запрещалось. Сглотнула вязкую слюну и опустила глаза, стараясь не предаваться воспоминаниям, но этот дом не давал мне и шанса абстрагироваться.

Подняла взгляд, когда отец сел на свое место и отодвинул ящик стола, достал оттуда папку и положил ее на стол, подталкивая ближе ко мне.

— Это завещание твоей матери. Одна из копий.

Я дрожащими руками открыла папку и пару секунд бездумно пялилась на документы. Перед глазами всё плыло.

«Завещаю дочери, Топорковой Нине Михайловне… при условии…»

От прочитанного у меня сперло дыхание. При условии смены фамилии на Жданову. Я подняла глаза на отца и замерла, чувствуя, как всё внутри меня трещит и лопается со свистом.

— Как видишь, я избавил тебя от выбора, — губы отца скривились.

Я молчаливо вздернула бровь, желая знать, почему мама сделала такую оговорку.

— Она узнала об Алисе. Как раз за несколько дней до аварии. Не думай, что я ее подстроил, я не такой монстр, каким ты меня представляешь, Нина, — отец вздохнул, поставил локти на стол и сжал пальцами переносицу. — Не думаю, что она и правда хотела, чтобы ты взяла ее фамилию. Думаю, несколько недель, и Валентина бы поменяла свое решение относительно завещания. Если бы не авария…

Глеб в этот момент слегка дернулся, и я перевела взгляд на него. Он сидел так, чтобы я видела движение его губ.

— Этого мы не никогда не узнаем, Михаил. А сейчас реальность такова, что единственная законная наследница — Нина.

— Я всегда могу оспорить завещание, — отец дернул щекой. — Особенно с учетом заключения ее психиатра, которого она посещала.

Наступила тишина. Я видела, что маме было плохо, но она не делилась со мной подробностями. Берегла мою психику. Так мне хотелось думать. Отсекла все мысли, не желая слушать отца, который никогда не сможет понять женщину, которая узнала о том, что у мужа не просто роман на стороне, но есть еще и дочь.

Глеб спустя минуту после угрозы отца схватил телефон и что-то показал ему. Я не видела экрана, но по тому, как скривилось его лицо, поняла, что это что-то неприятное.

— Ваша жена — не самый приятный человек, верно? — Демидов вздернул бровь.

Я глянула на отца и не стала отводить взгляд. Всё это время гадала, знал ли он о том, что делала Лиля, был ли он инициатором того, что мне поставили неправильный диагноз. Молчать больше не было сил.

«Неужели ты настолько меня ненавидишь, что желал мне на всю жизнь остаться глухой?»

Каждое напечатанное на смартфоне слово причиняло мне боль, наживую вспарывая внутренности.

Если бы я не наблюдала за отцом так пристально, может, не заметила бы, как его лицо пересекла судорога. Как поджались губы. Как на лбу углубились морщины, выдавая его уже не молодой возраст. Как глаза впали и потускнели, словно он потерял силы разом. Он их закрыл и несколько секунд не шевелился. А когда открыл снова, то заговорил.

— Я не такой изувер, чтобы калечить свою дочь. Как бы то ни было, ты всегда была и останешься моей дочерью, Нина. Пусть я не мог и не могу дать тебе той любви, которую заслуживает любая дочь, но я не настолько ужасен, уж поверь.

Его губы дернулись, а сам он не решился посмотреть мне в глаза. Словно ему было