к тому моменту у Ганнибала сохранилось семь слонов (по другой версии — один, зато самый большой и злой, тот самый Сириец). В любом случае слоны производили впечатление еще более жуткое, чем первые танки на полях Первой мировой.

Римская конница была смята и отступила, и фланги римской пехоты обнажились. Карфагенские пращники и копейщики кинулись на римлян с двух сторон. Праща считалась, напомним, одним из самых смертоносных[67] видов вооружения тех лет.

Когда римляне впали в растерянность от этой атаки, из засады им нанес удар отряд Магона.

Этот «засадный полк» бил римлян прямо в тыл. Римляне оказались в таком положении, что для них теперь существовало од-но-единственное направление — вперед. Сзади у них находились люди Магона и ледяная река. На фланги наседали карфагенские копейщики.

Римляне бросились вперед и прорвали строй тяжелой пехоты карфагенян. Центральную позицию занимали части, укомплектованные из галлов. Они и понесли наиболее тяжелые потери в этой схватке (что вызвало естественное недовольство у их вождей, которые сочли, что Ганнибал нарочно поставил их на самые опасные участки, жалея соотечественников и используя кельтов как приманку).

Спаслось около десяти тысяч[68] римских солдат. Они сумели организоваться и довольно ровными рядами отошли к Плаценции. Позднее к ним присоединялись другие из разбитых и деморализованных частей фланговой пехоты. У этих римлян остались крайне неприятные воспоминания о карфагенской коннице и особенно о слонах.

В ход войны вмешалась демократия. К концу декабря 218 года до н. э. Семпроний прибыл в Рим: согласно закону, он как консул уходящего года должен был руководить комициями по избранию новых консулов. Семпронию пришлось держать перед согражданами ответ по самому большому счету: что, собственно, произошло на берегах Требии? Как вышло, что непобедимые легионы проявили себя, мягко говоря, не самым лучшим образом?

У Семпрония имелась лишь одна жалкая отговорка: погода. Все дело в дурной зимней погоде. Вода в реке холодная, снег валит сырой, слоны очень страшные.

В принципе, Семпронию следовало бы благодарить дурную погоду, поскольку именно она помешала Ганнибалу добить его отступающую армию. Но об этом консул уходящего года благоразумно предпочел промолчать.

У пунийцев также не все обстояло благополучно, хотя они и победили в этой схватке. Хуже всего было то, что они потеряли много животных — практически всех слонов и вьючных лошадей. Животные вообще, прямо скажем, более чувствительны к погоде, нежели люди: человека можно уговорить, воззвать к силе его духа, согреть у костра, а лошадь обычно погибает[69].

В Риме подошел к концу ежегодный спектакль на радость народу: выборы. Как мы знаем, консулов обычно выбирали двух, причем одного из патрицианского рода, а другого — из плебейского. Патрициев на сей раз достойно представлял Гней Сервилий Гемин, а плебеев — Гай Фламиний Непот.

Фламиний в своем роде был одиозной фигурой. Полибий относится к нему плохо и не без удовольствия пересказывает все связанные с ним скандалы.

Именно Фламиний в должности претора стал первым правителем Сицилии (в 227 году до н. э.), которая присоединилась к Риму после Первой Пунической войны. Через пять лет Фламиний впервые был избран консулом, однако разразился скандал: непопулярного в аристократических кругах консула от плебеев попытались отстранить под тем предлогом, что выборы происходили при крайне неблагоприятных предзнаменованиях. Фламиний был вольнодумцем, что не улучшало его репутацию. Однако основными грехами Фламиния были вовсе не отсутствие типично римского доверия к разного рода приметам, а тщеславие (на котором так удачно сыграл впоследствии Ганнибал) и проводимая им политика в галльских владениях: ранее эти земли принадлежали сенонским галлам, а в 232 году до н. э. они отошли к Риму; народный трибун Фламиний добился, чтобы эти территории были «отрезаны» римскому плебсу. Плебс, конечно, восхвалял Фламиния за это, но недовольных оказалось гораздо больше: это были римские патриции — раз, и собственно галлы — два. Политика Фламиния означала, что римляне отныне были отягощены особенной ненавистью галлов, и те в самый неподходящий для Рима момент перешли на сторону карфагенян.

Интересно, кстати, как много знал о Фламинии Ганнибал, который никогда не жалел усилий на то, чтобы тщательно изучить не только топографию местности, нравы и чаяния местных жителей, но и по возможности характер своего очередного противника в этой войне? Данный вопрос остается открытым...

Глава XVI. Римские боги и Тразименское озеро

После победоносной битвы при Требии Ганнибал переправился на правый берег реки и со всеми удобствами расположился в римском лагере, который построили трудолюбивые и исполнительные солдаты Сципиона. Передохнув и набравшись сил, Ганнибал отправился в сторону города, который сейчас называется Болонья. Те земли принадлежали племени бойев, которые считались надежными союзниками карфагенян — или, вернее сказать, ненавистниками римлян.

И Полибий, и Тит Ливий охотно рассказывают о том, что Ганнибал в то время определенно опасался покушения на свою жизнь, поэтому обзавелся разными комплектами одежды и, главное, разными париками, подходящими к ним, и постоянно переодевался. Так что задача для того, кто задумал бы убить Ганнибала, сильно затруднялась: ведь требовалось не просто знать полководца в лицо, но и распознать под любым гримом.

Имело ли место это странное переодевание на самом деле или же «чисто финикийская уловка», продиктованная, несомненно, «традиционным пунийским вероломством», — просто выдумка, анекдот, долженствующий принизить образ великого героя? Трудно сказать. Следует также помнить, что Полибию довелось беседовать с людьми, которые реально находились некогда в армии Ганнибала. С другой стороны, очевидцы и участники событий могут относиться ко всему более пристрастно, нежели историки позднейших эпох... Возможно, впрочем, что рассказанная история — правда, потому что рассчитывать на безоговорочную верность галльских союзников Ганнибал не мог.

Галлы, кстати, тоже славились непостоянством и коварством. У них имелись собственные счеты к карфагенянам после Требии: ведь именно галлы пострадали больше всех, а любезных своих африканцев и даже иберов Ганнибал берег и не бросал в самую гущу сражения.

Но хуже всего, впрочем, было другое: военные действия по-прежнему велись на галльской территории, что не лучшим образом сказывалось на настроении галльских союзников. Им обещали, что война будет быстрой, победоносной, обогащающей — и на чужой земле. Вместо этого они топчутся у родного порога и не столько обогащаются, сколько несут потери.

Ганнибал тоже хотел бы поскорее войти в Этрурию и Умбрию, но подобных акций он никогда не предпринимал без надлежащей подготовки, а она требовала времени. Ему необходимо было установить связи с союзниками Рима и переубедить их.

Для этого Ганнибал прибег, как он